Полёт над фьордами

    Тогдашнюю жизнь в Норвегии замечательно иллюстрирует «Сага об Эгиле» (записана в XIII веке, но основана на рассказах, передававшихся от поколения к поколению изустно). Это повесть о норвежской аристократии, привыкшей жить вольно и любые разногласия улаживать самостоятельно — когда по-хорошему, а когда и мечом. И вот в этот мир вломился новоиспечённый уицраор, выстраивающий свою властную вертикаль, на вершине которой конунг Харальд.
    Некоторые знатные люди превратились в преданных слуг Харальда и вписались в новый порядок, многие яростно противились ему. Но те и другие в саге на заднем плане, она акцентирует внимание на тех, кто, приняв власть Харальда, не намеревался действительно менять образ мыслей и образ жизни. Что это значило, Навна видит без объяснений: признавая Харальда, они отвергали уицраора. А как такое возможно и чем оборачивается? «Сага об Эгиле» проясняет это на множестве живых примеров.
Она повествует о судьбе знатного норвежского рода, во главе которого тогда стоял Ульв (он часто именуется Квельдульв — Вечерний Ульв). Это человек большого ума, рано прозревший скрытую от других суть происходящих в стране изменений. Сага вращается вокруг пророчества Квельдульва о том, что его роду не ужиться в одной стране с конунгом Харальдом. Собственно, пророчество это — понятие обобщённое. Оно состоит из нескольких высказываний Ульва, суть которых в том, что его роду будет много зла от Харальда и помешать этому нельзя. Из чего вывод: по возможности не вступать с конунгом ни в какие отношения — ни враждебные, ни дружественные, просто держаться от него подальше. Ульв не желает вставать на сторону ни Харальда, ни его противников. Но ведь победители в этом противоборстве и станут господами Норвегии (объединённой или по-старому раздробленной), а отсиживавшимся в стороне уготовано подчинённое положение — что для людей вроде Ульва тоже неприемлемо. Значит, участвовать в этой войне нельзя — и не участвовать тоже нельзя. Сознавая негодность всех видимых решений, Ульв не находит и годного. И долго пребывает в нерешительности.

    А его старший сын Торольв свой выбор сделал. Он, вопреки предостережениям отца, поступил на службу к Харальду, воевал за него, заслужил почёт и богатство, приобрёл большие владения на севере Норвегии, в Халогаланде. Но, сделавшись вроде своим для конунга, остался чужим для уицраора. А такая коллизия должна как-то разрешиться.
    Однажды Торольв поссорился с двумя своими соседями, заметно уступавшими ему знатностью и могуществом (в саге они именуются сыновьями Хильдирид — по имени матери), полностью присвоив одно богатое наследство, на долю в котором они тоже претендовали. Он исходил из привычной логики: поскольку они явно слабее его, то можно их обделить — и пускай обижаются, нечего их опасаться.
    Но Торольв сбросил со счетов уицраора — а зря. Тот подсказывает сыновьям Хильдирид:
    — Торольв обнаглел, он мнит себя здесь самым сильным. Но теперь сильнее всех я. Положитесь на меня — и добьётесь своего.
    Ободрённые такой поддержкой сыновья Хильдирид начали интриговать против Торольва, ссоря его с конунгом. А Торольв недооценивал опасность, вёл себя столь же легкомысленно, как и хёвдинги, о которых говорилось в главе «Власть-невидимка». Дело закономерно кончилось его прямым столкновением с конунгом и гибелью.
    Причина этой трагедии ясна Навне: не имея тайного глаза, Торольв не воспринимает Норвегию как целостный организм — и оказывается в ней инородным телом, не замечая того.

    Навна выстраивает альтернативную, счастливую версию биографии Торольва — как человека с тайным глазом, с княжеским взглядом на жизнь. Такой Торольв видит, что обделять сыновей Хильдирид неразумно. И потому делится с ними тем наследством, чему они безмерно рады (поскольку на такой поворот дела мало надеялись) и становятся его верными друзьями. Да он и вообще не стремится слишком наращивать своё могущество, чтобы не вызывать опасений у конунга. При такой жизненной стратегии Торольв не зарится на лишнее, не ссорится ни с конунгом, ни с соседями — и живёт долго и счастливо, став главой большой процветающей семьи.
    — Настоящий Торольв не мог так жить, — возразила Фрейя. — Смотреть на жизнь столь широко, оценивать свои и чужие действия по тому, укрепляют они порядок в стране или подрывают, — этому же учиться да учиться; непривычно — предки Торольва успешно обходились без этого, а он равняется на них.
    — Ну так учился бы, — настаивает Навна. Это же для неё вопрос отнюдь не отвлечённый — говорит о Торольве, а перед глазами Свенельд, которого она тому же самому и намерена учить.
    — Невозможно. Пока ответственность за порядок в стране можно свалить на власть — так все и будут сваливать. И лишь если власти вообще нет и быть не может — тогда люди поймут, что обуздать хаос могут только они сами, — и возьмутся за это по-настоящему. Нет, нам оставалось лишь уйти в Исландию, чтобы строить правильный мир на чистом месте.

    А Квельдульва и его младшего сына Скаллагрима жизнь уже явно толкала за море. Они перед мрачной дилеммой: не отомстить за Торольва — себя не уважать, а пытаться мстить повелителю всей Норвегии — верная гибель. Единственный выход: как-то насолить Харальду, отвести душу — и без промедления, не дожидаясь ответного удара, навсегда исчезнуть из Норвегии. А куда? В Исландию. Другого подходящего варианта нет, сторонники Фрейи должны были постепенно собраться именно в Исландии, это очевидно, если вникнуть в тогдашнюю обстановку. Иначе говоря, это судьба.
    И Квельдульв с сыном отправились в Исландию. Естественно, немного задержались, для того чтобы расправиться с попавшимися под руку родственниками Харальда (тем самым и за Торольва отомстили, и сожгли за собой мосты — после такого им в Норвегии уж точно показываться нельзя). Старый Квельдульв в том бою утомился настолько, что уже во время плавания умер и в Исландию прибыл в спущенном за борт гробу. Зато Скаллагрим пустил в Исландии прочные корни.
    Тут родились его сыновья — Торольв и Эгиль. Но едва они выросли, как выяснилось, что обоих страшно тянет на родину предков. Благо зацепки там остались — некоторые друзья Квельдульва и Скаллагрима по-прежнему жили в Норвегии и даже были приближёнными конунга. С их помощью удалось притушить старую вражду, сыновья Скаллагрима получили право жить в Норвегии. Но закрепиться там всё равно не смогли. А почему — лучше всего видно по Эгилю.

    Он одарён очень разносторонне — настоящий богатырь, хороший военачальник, и даже сведущ в колдовстве, да ещё и замечательный поэт-скальд. Правда, слишком уж буйный. Изрядную часть своей сознательной жизни он потратил на попытки прочно ухватиться за большой мир — то за Норвегию, то, на худой конец, за Англию. Совершил по ходу дела разнообразные подвиги, поубивал без счёту народу, добыл немалое богатство, сочинил множество стихов, темы для которых черпал из своих приключений, но так и не достиг заветной цели — не смог прижиться в большом мире.
    Казалось бы, такой воин и такой скальд должен там отлично устроиться, подобных людей конунги очень жаловали. Но даже когда после смерти Харальда двое его сыновей — Эйрик и Хакон — боролись между собой за власть и остро нуждались в людях, ни один из них не пожелал взять Эгиля на службу.
    А всё потому, что за обоими конунгами — один уицраор, а он Эгиля на дух не переносит. Ведь у Эгиля ужасный недостаток, перевешивающий в глазах уицраора все его достоинства. Какой именно — Навне объяснять излишне, она же видит, что Эгиль и со Жругром не ужился бы. Душа Эгиля наглухо заперта для любого уицраора: своевольный скальд напрочь отвергает ключевую уицраорскую аксиому о праве власти на собственную логику. Уицраор внушает каждому: слушай, что велит конунг, гляди, кому какую власть он дал, к кому он больше благоволит, к кому — меньше, — учитывай всё это, иначе в моих владениях не выжить. А Эгиль этим пренебрегает. Поэтому где есть власть, там он лишний. Да, он может принести принявшему его на службу конунгу очень много пользы — но в награду всегда будет требовать ещё больше, чем заслужил. Необязательно даже в виде золота или земли; ещё более — в виде права вести себя как вздумается, тем самым расшатывая сами основы выстроенного уицраором порядка, да ещё и увлекая других своим примером; при случае такой человек может даже возглавить мятеж.
   Логика Эгиля — логика традиционного норманского идеала, поощряющего отношение к власти как к невидимке (опять же вспомним главу «Власть-невидимка»). На тот идеал по-прежнему равняется большинство, но в разной мере; а Эгиль — почти без всякой меры; и многим такое его удальство по душе.

    Очень показательны отношения Эгиля с двумя людьми, которым он очень многим обязан, — его братом Торольвом и лучшим другом Аринбьёрном. У обоих очевидные преимущества перед Эгилем: Торольв намного его старше, Аринбьёрн же гораздо твёрже стоит на норвежской земле, поскольку его род издавна в дружбе с конунгами. Однако фактически оба оказываются под сильным влиянием Эгиля. Почему — сразу и не поймёшь; сколь бы героической личностью ни был Эгиль, но ведь и те двое ему под стать. А дело именно в его необычайной близости к тому норманскому идеалу. Бесцеремонность Эгиля по отношению к власти импонирует Торольву и Аринбьёрну: они и сами воспитаны в том же духе. Но они мало-мальски считаются с уицраором. Получается, Эгиль — как бы между ними и идеалом, и для них подтягивание к идеалу на деле часто оборачивается равнением на Эгиля. Жена конунга Эйрика Гуннхильд заметила однажды: «Торольв был хорош, пока его не испортил Эгиль. А теперь я не вижу между ними никакой разницы». Да и про Аринбьёрна позже она высказывалась подобным образом. В сущности, это уицраор её устами даёт Эгилю такую оценку: мол, тот и сам враг уицраора, и других туда же совращает.
    Торольв, вроде бы уже обжившийся в Норвегии, из-за буйств брата был вынужден вместе с ним пуститься в странствия и в итоге погиб. Про Аринбьёрна тоже едва ли можно сказать, что польза, принесённая ему Эгилем, хотя бы компенсировала вред от проблем, создаваемых таким беспокойным другом. Для наглядности приведу такой пример.
    Однажды в Англии, в городе Йорке, Эгиль попал в руки конунга Эйрика (тот там находился, будучи изгнанным из Норвегии). Чтобы избежать казни, сочинил для конунга хвалебную песнь, которая так и называется — «Выкуп головы». За такой шедевр скальда полагалось щедро одарить; и Эгиль получил превосходную награду — собственную голову, то есть позволение убраться подобру-поздорову. Впрочем, он к тому времени причинил Эйрику столько зла, что откупиться песнью едва ли смог бы; на самом деле он более обязан спасением Аринбьёрну — тот, будучи приближённым Эйрика, заступался за друга столь рьяно, что был готов даже вступить в бой с конунгом. Получается, Эгиль получил жизнь, Аринбьёрн — крупную ссору со своим конунгом; не очень-то справедливо. Конечно, можно рассудить просто: Аринбьёрн вёл себя как настоящий друг; так оно и есть, но этот эпизод вообще характерен для их отношений — Аринбьёрн же не раз из-за Эгиля попадал в подобные передряги, а Эгиль из-за Аринбьёрна — никогда.
    Вскоре после той истории Эгиль попросился в дружину к конунгу Хакону (он владел Норвегией), благо ему никак навредить ещё не успел, — однако тот без малейших размышлений наотрез отказался от его услуг. И даже когда Эгиль по собственной инициативе съездил за данью в такой непокорный край, где её сборщиков привыкли попросту убивать, и с боем доставил её конунгу — не дождался от того даже благодарности, не то что приглашения на службу. Похоже, после этого Эгиль всё-таки понял, что причина его неладов с конунгами не в каких-то частностях и старых счётах, а в чём-то неизмеримо более глубоком и непреодолимом. Уяснил, что не судьба ему осесть в большом мире, — и вернулся к родным пенатам уже навсегда.

    Навна глядит на Эгиля, прогуливающегося по берегу Боргарфьорда, сочиняющего очередной стих и поглядывающего на море, за которым вожделенный большой мир. Сейчас сын погибшего уже конунга Эйрика Харальд правит в Норвегии, а Аринбьёрн — один из главных его сподвижников, очень богат и уважаем, — а его закадычный друг Эгиль — на далёком острове, будто в ссылке, хотя он вроде ничем Аринбьёрна не хуже, скорее наоборот. Обидно как-то. Но Эгиль уже не рвётся ещё раз попытать счастья на родине предков. Может, предчувствует, что через несколько лет и Харальд, и Аринбьёрн сложат головы в битве, а их владения захватят враги, тогда как он, Эгиль, в благополучии доживёт до глубокой старости, оставив многочисленное потомство. Вот где теневая сторона манящего большого мира: пусть в нём очень многого можно достичь, но больно уж зыбки там любые успехи. Тогда как в Исландии всё пусть куда скромнее, зато не в пример надёжнее. Только тут у Эгиля отчина — всеми признаваемая, на которую никто не посмеет покуситься.

    И Навна сознаёт, что не только Эгилю, но и ей самой пора оставить Норвегию в покое и углубиться в мир, построенный Фрейей.