Часть 9. ДУША И ВЛАСТЬ

МЕЧТА О БРАТСТВЕ

    Из Исландии Навна вернулась с горой впечатлений и мыслей, но без ответа на главный вопрос. Заглянула в Мир времени. Да, Земля заметно ушла вперёд — потому что Жругр тянет в сторону, а всадница не может вернуть его на путь истинный.
    — Навна, не отставай, — строго напоминает Земля. — Великая Русь уже есть; теперь мне нужна Русь, где порядок держится не на Жругре, а на самих людях.
    И Навна уясняет, что значит держаться рядом с Землёй, ощущает главную сложность своего полёта в Мире времени. Выполнишь одно задание Земли — а она даст другое, и так до бесконечности. В этом судьба Навны и её счастье. Правда, далеко не всякий такое счастье поймёт, ну и ладно — главное, что она сама понимает.
    Но как же достичь того, чтобы порядок держался на самом русском народе?

— Полное народовластие будет уместно, когда каждый научится мыслить по-княжески, смотреть на Русь как на свой дом, — сказал Яросвет. — Но до такого слишком далеко. Для начала лишь сделаем шаг в ту сторону, научим хотя бы князей жить в ладу друг с другом; тогда порядок будет поддерживать не столько Жругр, сколько дружный княжеский род.

Что ж, начинать с князей — в этом есть резон. Кто сейчас с детства учится воспринимать всю Русь как собственный дом? Лишь сыновья князя. Но предполагается, что потом один из них возьмёт всю Русь в свои руки, а его братья… лучше, если их не будет вовсе. А мы добьёмся того, чтобы князья правили страной совместно, не пытаясь друг от друга избавиться. Пожалуй, это возможно… и надо бы прямо сейчас посмотреть.
Навна улетела в такое будущее и со смешанными чувствами его разглядывает. То, что князья здесь относятся друг к другу по-братски, чудесно; но не слишком ли возвышаются над остальным народом? В современности наверху один князь, а вокруг него могут быть люди любого происхождения, кто сумел выделиться. А вот в светлом будущем многочисленные князья занимают весь верх общественной иерархии. Здесь невозможно представить, чтобы человек не из княжеского рода возвысился, как сейчас Свенельд. Словом, князья превращаются в замкнутый правящий слой, что крайне непривычно и пугает… не совсем светлое будущее получается.

    Переместилась в настоящее и поделилась сомнениями с Яросветом.
    — Ты по-своему права, — ответил тот, — но всё равно начинать надо непременно с князей.
    — Почему?
    — Лучше вернись, оттуда меня и слушай, легче поймёшь.

    Навна снова нырнула в будущее, только одно ухо виднеется и внимательно слушает. Яросвет объясняет:
    — Сначала представим, что там сохраняются нынешние порядки. Вот в Киеве главный князь… видишь его?
    — Конечно.
    — В Новгороде, Ростове, Чернигове, прочих городах — воеводы. У каждого дружина, чтобы обеспечивать мир и порядок на вверенных ему землях. Поскольку расстояния огромны, то воеводы и их дружины обретают большую самостоятельность, срастаются с местным населением, из него же и дружина пополняется. У воеводы подрастают сыновья, для который тут — уже дом…
    — Я поняла, в итоге воеводы делаются князьями, возникают местные династии — и Руси не будет, будет на её месте несколько других стран. А если менять воевод почаще, чтобы не слишком приклеивались к своим владениям?
    — Как видно по истории других стран, это не поможет. Подробнее разъяснить?
    — Потом как-нибудь, и так верю. У меня другой вопрос: а ведь Русь и сейчас примерно так управляется, почему не развалилась до сих пор? А впрочем, ясно — потому что военная держава. Войска то и дело собираются вместе, и никакого распада на устойчивые местные дружины не получается. И так было, пока основной целью являлось сокрушение Хазарии. А тут у меня, в светлом будущем, нет такого страшного врага, против которого постоянно надо всем вместе сбиваться, каждая дружина давит хаоссу в своей округе, и дружины неизбежно обособляются… так что Русь уже дробится… не дело получается, я так не играю. Яросвет, ты мне настоящее светлое будущее покажи.
    — Так смотри. В Киеве великий князь, в других городах его младшие братья, сыновья, племянники и так далее — словом, всё по старшинству. Умер великий князь — его сменяет следующий по возрасту брат, и дальше тоже по старшинству.
    — Это лествица, у некоторых степняков такой порядок — к примеру, у печенегов.
    — Да, только у нас порядок будет гораздо устойчивее.
    — И получается, что кто из князей старше, тот и главнее; самый старший — главный. Но в идеале главным должен быть самый лучший…
    Тут она печально умолкла: вообще-то и сейчас считается, что Русью должен править наилучший из княжеского рода — вот только остальных, с детства учившихся мыслить по-княжески, полагается уничтожить, дабы не мутили воду. Считается, что такой человек нужен один — хотя в идеале такими должны стать все. Для начала — хотя бы все рождённые в роду русских князей; они должны как-то совместно править страной; но как распределять власть — кому больше, кому меньше? Разве они могут столь справедливо оценивать каждый себя и других, что сойдутся в том, кому какое место занимать? Да для этого каждый из них должен быть подобен Яросвету. Так что реальная основа единства князей одна: иерархия строится на старшинстве — просто и понятно.
    — Всё верно, — согласилась Навна, поразмыслив немного. — Да будет так.

    Только теперь она действительно признала, что Фрейя права: учить бояр мыслить по-княжески — не главное. А признала потому, что ясно увидела более удобный путь к цели. Ведь есть же князья, которые и сейчас с детства учатся воспринимать Русь как единое целое, это в самом княжеском идеале запечатлено как обязательное требование. Надо лишь добиться, чтобы к верховной власти князья поднимались по лествице, а не прорубались мечом. И тогда княжеский род перестанет сам себя истреблять, разрастётся — и, по сути, заместит боярство. И получится то, что нужно: устойчивый слой людей, привыкших смотреть на Русь как на целое, причём вся власть — в их руках.
    Вот оно как. Вот в каком направлении следует улучшать теремок и живущие в нём идеалы. Оказывается, Властимира надо преображать в первую очередь. Правда, Дружемира тоже, но это оказывается уже вторичным.
    «А почему я раньше об этом не догадалась? Впрочем, давно ли о таком думаю? Не до того было при живом Хазаоре. И притом воспитывать боярство, которое уже есть, — гораздо более очевидная идея, чем из сборища враждебных друг другу князей создавать то, чего ещё нет, — дружный княжеский род. А главное… а главное в том, что ведь такого нет ещё нигде в мире! Вот почему трудно было додуматься».
    И в самом деле нигде нет такого. Лествичная система у некоторых степных народов — лишь слабый прообраз того, что намерены сотворить Яросвет с Навной.

Проникшись новой мечтой, Навна прогуливалась по будущему в глубокой задумчивости. В настоящем княжеский род — просто источник людей, которые с детства учатся править и притом признаются имеющими право на власть. Внутренне он почти никак не организован, нет в нём чётких правил, определяющих кому именно должна принадлежать власть. Её берёт тот, кто сумеет. Что побуждает князей смотреть друг на друга как на врагов. Конечно, многие князья тяготятся тем, что надо бояться своих же родичей и убивать их. И Соборная Душа отлично чувствует эту постоянную княжескую боль, желание многих князей жить более по-человечески, и старается на это опереться. Надо вырастить князя, который подаст пример действительно братских отношений в княжеском роду. Навна вмиг загорелась этой мыслью, и в надсознании уже смутно промелькнуло то, что потом действительно осуществится как история Бориса и Глеба. И даже предчувствие трагедии было вполне отчётливым — отлично зная, насколько князья привыкли решать свои разногласия оружием, Навна предугадывала, что только чьей-то добровольной жертвой и можно доказать им возможность братских отношений в их роду, а увещевания не помогут.

ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА

    И всё-таки братство князей — лишь для начала; потом власть должна как-то перейти от князей ко всему народу, но как?
    Выскочив из светлого завтра обратно в сегодня, Навна поделилась с Яросветом своими переживаниями:
    — То, что князья будут совместно поддерживать на Руси мир и порядок, — прекрасно, но ведь прочий народ от этого отстраняется, просто выполняет указания сверху. А в Исландии весь народ заботится обо всей стране. У нас бы так!
    — Там уицраора нет, а у нас Поле — куда нам без Жругра?
    — Я понимаю, что никуда. Значит, каждому следует научиться ещё и участию в управлении Жругром, тогда буду держать его в руках через каждого человека. Ведь и Фрейя собирается именно так сделать, когда жизнь её всё-таки заставит обзавестись уицраором. Но я-то хочу… понимаю, что я слишком идеалистка, но я хочу свою Исландию прямо в Поле! Русь — как Исландия, в том смысле, что все сами обо всём заботятся, но это не на краю света, а здесь, на виду у всех, даже у самых страшных уицраоров — и чтобы они не смели к Руси и близко подойти!
    И поглядела на Яросвета испуганно, настолько фантастичной ей самой казалась её мечта.
    — Ну, хоть когда-нибудь такое будет? — спросила она жалобно. — Хоть через тысячу лет?

    Да как же не быть такому, если оно уже было? В смысле — у Навны в раннем детстве, когда мы сами обо всём заботились и никого не боялись, потому что самые сильные. Правда, так дело обстояло лишь в её воображении… и тем не менее…
    Яросвет подтвердил:
    — Будет. Через тысячу лет, или больше, или меньше, не знаю, но будет.
    Помолчал какое-то время, то ли размышляя, то ли просто дожидаясь, когда к Навне вернётся способность слушать, и продолжил:
    — Такое возможно, если в каждом человеке совмещаются соборность и государственное мышление, то есть каждый и тебя хорошо понимает, и Жругра. Тут постепенно надо: сначала ты очень немногих научишь так жить, потом ещё кого-то и так далее, пока все не научатся.
    Это Навне ясно. Нельзя всерьёз учиться, не используя приобретаемые умения на деле; если у человека нет возможности влиять на ход дел в стране, то все его размышления о ней отрываются от жизни и превращаются в пустышку. И в то же время опасно позволять неподготовленным людям влиять на политику. Двигаться вперёд с учётом этих двух плохо стыкующихся между собой соображений можно лишь очень осмотрительно.
    — Но мы придём к тому, о чём ты мечтаешь; точно придём, — сказал Яросвет. — Со временем, разумеется; работать надо. Сейчас такое трудно вообразить, но оно возможно. Впрочем, вижу, что тебе это доказывать излишне.

    Да, сомнений Навна действительно не испытывала. Она не в состоянии даже задавать вопросы, зависла между явью, из которой доносился голос Яросвета, и ещё одним невероятно далёким и чудесным раем, в который она уже приготовилась вознестись. Вот Исландия прямо в Поле! Вот то, что она в детстве видела, пока ей не мешало знание жестокой реальности; она не мираж видела, а действительное будущее — которое теперь разглядит как следует. Удерживала Навну только неясность связи между этим раем и обозначенной демиургом ближайшей целью. Вернее, интуитивно уже ясно, но надо же знать точно — тогда взлетишь легче и выше.
    Яросвет завершил:
    — Князья уже привыкли воспринимать Русь как свою отчину — и вот на это надо наложить умение обходиться друг с другом по-человечески. Князья делом покажут, как совмещать в себе человечность и государственное мышление. Для начала достичь такого совмещения хотя бы у князей, чтобы они служили образцом для всех. Пусть все воочию видят, что такое вообще возможно — жить как все люди, не резать брат брата и сын отца, и при всём том мыслить и действовать государственно. Каждый день глядеть Жругру в глаза, оставаясь человеком. Князья делом докажут, что человеку такое по силам. Потом постепенно другие начнут брать с них пример — и когда-нибудь весь народ тому же научится.

    В памяти улетающей всё дальше от яви Навны промелькнули и бык, и великан, и гигантская птица, и дракон, и духи страны, отгоняющие от Исландии призрак уицраора. А от Руси отводить беды станет сам уже по-настоящему приручённый уицраор — так куда надёжнее. Тут русская богиня совсем растаяла в своей мечте, в мирной свободной Руси, надёжно защищённой грозным и послушным Жругром.
    Там любой вполне соборен с Соборной Душой и в то же время отлично понимает Жругра. А значит, Навна управляет уицраором буквально через каждого человека. И потому Жругр идеален и безоговорочно ей послушен — как сам Жарогор… и летает уже не только в Мире времени. И на Руси полный порядок при полной свободе, потому что такие мы все замечательные. Каждому с детства известно: он должен знать мир, слышать саму Землю, чтобы видеть Русь такой, какова она есть, и найти для себя дело, которым он будет Руси наиболее полезен. Смотреть на жизнь как-то иначе считается просто недостойным человека.
    И всё это прямо связано с тем, что тут русская тетрада такова, какой ей и положено быть. Дингра обеспечивает воспроизводство народа, Навна воспитывает людей такими, чтобы они понимали Яросвета, а объединившийся вокруг демиурга народ не станет объединяться вокруг главы государства (а значит, вокруг уицраора). Тут всем ясно: глава государства — он и есть глава только государства, его дело — руководить выполнением стратегии развития, которая всем известна. Следовательно, диктовать какую-то свою стратегию глава государства не может. А это и означает, что у Жругра нет возможностей своевольничать; он просто выполняет свою роль организатора, то есть знает своё место.
    Тут у Навны полная соборность с каждым: ведь каждый относится к стране так же, как сама она.

    Навна долго витала в том раю, заглядывая в каждый его уголок, что-то видя ясно, что-то — туманно, чего-то вовсе не видя. Наконец слова Яросвета «работать надо» начали стучаться в её сознание слишком уж сильно, заставив вернуться в явь.
    — А может, даже не через тысячу лет там будем, а гораздо раньше? — спросила она с надеждой.
    — Может, — ответил Яросвет. — Если ничто сильно не помешает. Но Азия внушает большие опасения, а потому предполагаю, что едва ли всё так удачно сложится.
    — И предполагай, — согласилась Навна. — Это уж твоё дело — всё предусматривать. А я буду рассчитывать на лучшее.
    «Триста лет, — обозначила она срок. — Ладно, четыреста… ну в самом худшем случае — пятьсот… всё, больше не прибавлю, никак нельзя больше».
    Очень уж чудный рай, невыносимо ждать тысячу лет.

Когда мечта эта прочно повисла где-то немыслимо высоко как путеводная звезда, Навна оставила её в покое. Иногда только в трудные минуты к ней взлетала, путешествовала по той будущей счастливой жизни, заряжалась от мечты энергией.

ЧЕТЫРЕ ШАГА

    — Яросвет, а ты более-менее видишь путь к тому раю?
    — Только ближнюю часть. Вот пройдём её — станет ясно, что дальше.
    — А скоро пройдём?
    — Лет триста, пожалуй… или двести — но если очень уж удачно всё сложится.
    — Допустим, уже прошли. И что там видим?
    — Русская держава — на севере. Для ясности определимся, что действительно наше. Новгородская земля, Низовская, Смоленская, Муромская, ещё какие-то соседние; и прилегающая часть Поля, разумеется. Это и будет Русь. И за всем Полем надо присматривать, чтобы в нём не завелось ничего особенно зловредного. Ядро государства — в Низовской земле, потому что ему не место ни в самом Поле, ни слишком далеко от него: первое опасно, второе неудобно.
    — А власть у кого?
    — У тех, кто мыслит по-княжески, государственно. А это уже отнюдь не одни князья, а весь правящий слой; то есть и бояре тоже, упрощённо говоря.
    — А остальной народ когда научится управлять страной?
    — Это уже та часть пути, которую я пока толком не вижу, так что и гадать не буду.
    — Ладно, обождём с этим. Но и то, что ты сейчас показал, — очень даже хорошо.

    Да, по сравнению с современностью такое воистину рай; пусть не тот самый высший, а куда более скромный, но зато и куда более достижимый. Ближний рай — так Навна его для себя прозвала.
    Опять в Мире жизненного пути она видит перед собой крутую гору, на вершине которой сияет это светлое будущее. Причём ясно, что и на сей раз в один приём туда не взойти. Тут несколько сложнейших задач, каждая из которых требует сосредоточения именно на ней; решать их можно лишь поочерёдно.
    Но сначала надо посмотреть, что получится в итоге.

Воодушевлённая Навна растаяла в нарисованном Яросветом мире, порхала там из будущего Новгорода в будущее Поле, из будущего Смоленска в будущее Заволочье и так далее, всё внимательно разглядывая — хотя мало что чётко различала. Купалась в своём новом раю, стараясь не вспоминать о том, что он пока всего лишь воображаемый.
А когда вспомнила, принялась поглядывать оттуда на современность, на предполагаемые пути между тем временем и нынешним. Так в каком порядке решать намеченные задачи? Одна за другую заплетается — и очень уж хочется сразу всё.

    Потом сделала шаг в сторону современности — то есть в такое время, где Ближний рай ещё не достигнут, поскольку чего-то важного для него недостаёт. Но чего именно? Побродив там какое-то время в раздумье, Навна оттуда полюбопытствовала:
    — Яросвет, а чего тут не хватает, за что мы возьмёмся в последнюю очередь?
    — За уравнивание с князьями достойных того людей со стороны, что прямо связано с установлением единой власти во всей северной Руси. А там, где ты сейчас, вся власть ещё у князей, и главные из них — в Низовской земле, а вот за её пределами их не очень слушаются.
    Ясно. Следующий шаг.
    — А тут что ещё не сделано?
    — Тут центр Руси не переместился ещё на север.
    Навна шагнула дальше:
    — А тут что?
    — Тут княжеский род ещё не привязан к Руси по-настоящему, может оторваться и раствориться в иностранных элитах. Главное отличие от современности в том, что Русь живёт мирно, не рвётся к завоеваниям.
    Со следующим шагом Навна очутилась уже в своём времени, где Русь даже и мирно жить не готова.
    — Значит, четыре шага. По полвека на каждый?
    — Разве что в идеале. Но и по столетию на каждый тратить точно нельзя.

ВЗЛЁТНАЯ ПОЛОСА

Навна ощущает всю Русь как свой дом — и мечтает, чтобы все смотрели на страну так же. Но кто в земном мире на такое способен? Во-первых, это люди, при взгляде на которых Навна сразу вспоминает своего отца в его земной жизни, — но очень уж мало таких. Во-вторых, воспринимать Русь как собственный дом с детства учатся (когда успешно, когда нет) те, кто имеет шанс достичь верховной власти, — то есть в основном сыновья князя. Но их тоже мало, а главное — править будет один, остальные «лишние».
Потому в глазах Навны земной мир иногда предстаёт чуть ли не пустыней: вот требуется внушить людям что-то такое, что поймёт лишь тот, кто тоже чувствует личную ответственность за всю Русь, — а где такие люди?

Зато Ближний рай — никак не пустыня: семей, в которых детям прививается именно такая ответственность, здесь довольно много. Сколько именно — сквозь толщу столетий не разглядеть, но важно уже то, что много. Естественно, Навна от такого зрелища буквально загорается — и желает узнать, как обернуть эту мечту былью. Из всего, что следует совершить для достижения Ближнего рая, она выделила наиважнейшее, главный вектор развития — и намерена немедленно по нему пройтись, составить чёткий план действий.

С чего начинать — уже ясно: с утверждения братства князей. Если сыновья Святослава станут править страной совместно, то скоро будет уже несколько семей, где дети растут, считая всю Русь своей отчиной. А в следующих поколениях таких семей будет становиться всё больше. А то, что в такой правящий слой люди попадают исключительно по праву рождения и что иерархия в нём строится на старшинстве, — отнюдь не идеально, но Навна сознаёт, что вначале по-другому быть не может. Да, её отнюдь не греет мысль о такой замкнутой элите, отношения внутри которой к тому же строятся не на заслугах, а на старшинстве. Но Навна же в первую очередь Учительница, а потому видит, сколь трудно научить человека смотреть на всю Русь как на свой дом, так что пусть правят те, кого с пелёнок так воспитывают, и пусть их иерархия строится на основе самой простой и потому надёжной основе — хоть бы и примитивной.
Словом, в целом понятно, как выглядит начальная часть того вектора, пролегающая через первый шаг к Ближнему раю, — и Навне ясно, что она сама должна тут делать, чему учить самих князей и их идеал. Дальше, однако, путь застилается вязким туманом, в котором мельтешат какие-то тени, смутные и переменчивые.

    Вглядываясь туда, она спросила:
    — А на втором шаге что? Привязать князей к Руси — как именно?
    Яросвет ответил:
    — Хотя тут у князей иерархия по-прежнему основана на старшинстве, но зависит также и от авторитета каждого из них в народе. Можно сказать, одно умножается на другое: если поддержка князя народом нулевая, то старшинство на нуль и помножится, отчего даже старейший из князей в таком случае окажется никем.
    Туман редеет, тени перестают дрожать и превращаются в нечто более вразумительное, различимое.
    — Ясно, — сказала Навна. — Перевес получают те князья, которые близки народу, а не иностранным элитам, так что и весь княжеский род прочно прирастает к Руси. А на третьем шаге что? Или тут в том и суть, что княжеский род перемещается на север, сам ни в чём особенно не меняясь?
    — В общем, да. Зато на четвёртом шаге он преображается уже в корне, до исчерпания себя, до самоотрицания. Принцип старшинства уходит на задний план, иерархия строится больше на личных заслугах. А при таком подходе уже нет препятствий для допуска к власти людей вовсе некняжеского происхождения, если они того достойны. А значит, княжеский род как таковой исчезает, его место занимает новый правящий слой, который пусть и состоит в огромной мере из тех же князей, но уже не является каким-то единым родом.
    — А потом этот правящий слой постепенно расширяется — вплоть до того, что править будет весь народ! — и разбежавшаяся по вышеупомянутому вектору, как по взлётной полосе, Навна надолго уносится в свой самый высший рай, на лету в подробностях воображая, как именно вся власть будет переходить в руки всего народа и какое чудесное единение у неё тогда будет с каждой русской душой.

А зарядившись, вернулась в современность и сосредоточилась на том, что надо делать прямо сейчас.

БЕШЕНЫЙ КОНЬ

Надо как-то нацелить Жругра на обустройство уже покорённых земель, отвратив его от новых завоеваний. Главным делом уицраора должно стать обуздание хаоссы, которая, присосавшись к быстрорастущей Руси, страшно разжирела. Жругр ею маловато занимается, и Хаосград разросся. А прижать хаоссу надлежит в пещере и крепости разом. Ведь русская дружина не может обуздать хаос на Руси, коли он засел также внутри самой дружины. И наоборот, если против русской власти поднимутся все, то они её сметут — не так уж она и сильна сама по себе. Иначе говоря, Хаосград и пещера смертельно опасны для Руси даже поодиночке.
Но Жругр так привык к расширению русских владений, что и остановиться не мыслит. И не остановится, пока рядом Святогор, а тот настроен крайне воинственно. Сейчас, когда чуть ли не половина славян объединена под русской властью, можно набрать такое войско, что и завоевание Византии — задача достижимая. А если собрать в один кулак вообще всех славян, то можно замахнуться и на всю Европу. От таких перспектив Святогор распалился настолько, что Навна и не чает его образумить. Надо оторвать от него Жругра — и тогда все мечтания Святогора пойдут прахом. Повернуть уицраора к Дружемиру, втолковать, что Русская земля — та, что есть сейчас, и он обязан её охранять, а всё прочее — чужое пространство, которое его может заботить, лишь если оттуда исходит угроза для Руси.

    Яросвет, однако, указал на то, о чём сама она сейчас старалась не особо задумываться:
    — Жругр сам должен стать другим, чтобы захотел повернуться от Святогора к Дружемиру.
    — Да, нелегко будет Жругра переубедить…
    — А скорее невозможно.
    — Опять намекаешь, что Жругр своё отжил? Нет уж, я его перевоспитаю.

    Признав под давлением очевидности, что её любимый конь своей природой не отличается от прочих уицраоров, она всё же не верит в неизбежность его смерти. Вроде история доказывает, что уицраор не может быть бессмертным — в самом лучшем случае проживёт несколько веков. Но то уицраоры вообще, а то Жругр — разница для Навны слишком велика; это же её собственный уицраор, и ему полагается быть особенным. Она непоколебимо верила, что добьётся для него бессмертия. Ведь в теории оно достижимо. Яросвет следит за тем, как меняется жизнь на планете вообще, а на Руси и вокруг неё — особенно, делает выводы о том, каким полагается ныне быть русскому уицраору, и соответственно подправляет Жарогора. И если Жругр на того добросовестно равняется, то всегда будет в гармонии с планетой, а значит — она из-под его лап и не уйдёт вовеки. Вот он, секрет бессмертия, весьма прост… но ни один уицраор ещё не смог им воспользоваться. Уицраор заскорузлый и упрямый, он и сам Землю не чувствует, и умных советов не слушает, а держится за вбитую в него при рождении программу, которая неизбежно устаревает. Правда, когда противится реальности по не очень важному вопросу, то зачастую разумнее уступить ему, чем ссориться. Но если Жругр намертво упрётся в чём-то принципиальном, то ему смерть.
    Яросвет видел, что прикипевшая к своему коню Навна всё равно будет держаться за него до упора, а посему нет смысла препираться — упрямую соборицу разве что сама жизнь переспорит. Да и то не любую. Но упрямство Навны имеет предел — она в любом случае уступит, когда ясно осознает волю Земли. Яросвет сказал:
    — Попробуй. Хотя бы узнаешь, каково приучать уицраора к сильно изменившимся условиям… даже если он сам же их изменил.

Да, растерзав Хазаора, Жругр перевернул обстановку в восточнославянских землях до такой степени, что сам оказался там лишним. Всё та же трагедия успешных уицраоров, которая для каждого из них оказывается неожиданностью, — они же не любят изучать историю, вечно перекрытую для них текущей политикой. А Навна впервые переживала эту трагедию сама, вместе со Жругром, а не глядела на неё со стороны.
Жругр был уицраор-завоеватель — именно такой и требовался для того, чтобы объединить славянские племена для уничтожения Хазарии, таким его и воспитали. Выполнив свою задачу, он почуял, что мир становится каким-то чужим и непонятным. Раньше у Руси был очевидный главный враг, собиравший вокруг себя других, противопоставлявший русскому порядку порядок хазарский. Словом, главный враг Жругра был похож на самого Жругра — и потому понятен ему. А нынче основная угроза Руси — не какое-то одно государство, а просто хаос. Надо обеспечить людям мирную жизнь, так что враги — все, кого мир не устраивает, то есть (с русской точки зрения) силы хаоса. Печенеги в первую очередь, но именно потому, что они — опаснейшая из наличных сил хаоса; конкурентами в наведении порядка они быть не могли. Вместо Хазаора Жругру противостоял какой-то иной враг, бесформенный и расплывчатый, — сама хаосса. Бороться с нею Жругр не умел и не хотел. Ему нужна ясная цель-жертва. Нет больше Хазарии — надо найти ей замену. Византия — самое то, тем более что на неё Жругр и раньше покушался.

    — Нам угрожает хаосса, а не империя, — убеждала его Навна. — При Хазаоре нам было не до хаоссы, а теперь возьмёмся за неё как следует.
    — Это не моё дело — гоняться за ней по всяким дебрям и норам, мне нужен настоящий, достойный враг, уицраор.
    — Настоящий враг — тот, кто сейчас наиболее опасен для Руси, а это хаосса.
    — Так если я не умею с таким врагом бороться?
    — Будем учиться.
    — Не хочу.
    — Так иначе погибнешь.
    — Не погибну.
    И хоть кол на жругровой голове теши.
    Навна чувствовала, что полёт кончается — не на ком лететь, испаряется взаимопонимание со Жругром. Казалось, они были единодушны, когда с вдохновением объединяли Русь против Хазарии. Но для Навны война с Хазаором — путь в иную, гораздо более мирную и счастливую жизнь, а Жругр в войне видит смысл своего существования. Сразив указанного Навной врага, требует другого, а поскольку она такового не указывает, то ищет его сам. До Жругра так и не дошёл истинный смысл русской власти.

А в чём тот смысл заключается — явствует уже из летописного сказания о призвании князей: установить и поддерживать мир и порядок на этом огромном пространстве (земли восточных славян и смежные с ними). Это своё пространство. А разграничение своего и чужого в летописях очень важно. Показательно, что «Повесть временных лет» начинается с рассказа о разделении мира между потомками Ноя, где сразу говорится о запрете преступать чужие границы, — то есть постулируется, по-современному выражаясь, многополярность мира. Также уместно вспомнить эпизод из летописного рассказа об испытании вер князем Владимиром. Иудеи излагают Владимиру основы своей веры; он, однако, переводит разговор на иное: а земля ваша где? Те отвечают, что Бог лишил их своей земли за грехи и рассеял по миру. И Владимир ставит точку на дискуссии: раз сами своей земли не удержали, то нам у вас учиться нечему. Насчёт достоверности данного рассказа гадать не будем — важно то, что он отражает русское отношение к связи между народом и его родной страной. Надо чётко отделять свою страну от чужого пространства и заботиться о ней; потерять её — страшнее всего.

    А Жругр этого не сознаёт. Он усвоил лишь первую, завоевательную часть плана русских богов, а выполнив её, не может остановиться, намерен ломить дальше. Нет у него чёткого понимания, где своё, а где чужое, — и потому нет будущего. Так что сейчас они со Святогором — лучшие друзья; глубинная их чуждость подзабыта.
    Навна пыталась направить Жругра на печенегов, поскольку больше всех мешали мирной жизни именно они. Но сам он мыслил иначе. Война с печенегами — дело тяжёлое, а большой добычи не принесёт, не так уж они богаты. А вот Византия и Болгария заодно — совсем иное дело. Жругр даже помышлял туда переселиться, перенести на Дунай центр русской державы. Словом, хотел уйти от коренной Руси и от Поля. Навна пыталась его утихомирить, отчаянно на все лады напоминая об их общей мечте. Ведь с этой мечтой русская богиня подарила ему и возможность бессмертия: будет Жругр Навне верным помощником, будет жить в унисон с Землёй — никогда не отстанет от жизни и потому не умрёт. Но в душе Жругра эта подаренная мечта всё больше подавлялась собственной, из его уицраорской натуры растущей тягой к великим завоеваниям. Сначала Византия, а дальше… и тут он точно окажется очередным орудием Гагтунгра — тот ведь рад любому рвущемуся к мировому господству уицраору, сколько таких он уже использовал и потом выбросил.
    Навна всё равно не отступалась, изыскивая всё новые доводы, способные вразумить Жругра. Правда, кусала порой вредная мысль: он всё равно не уступит, он уже самой жизнью приговорён, а тебе его просто жалко, вот и пытаешься спасти его вопреки судьбе. Но Навна упорно отгоняла такие сомнения. Ведь не одно столетие мечтала о настоящем, не призрачном полёте, и именно с помощью Жругра эту мечту осуществила, именно он свалил Хазаора и вернул нам Поле. Такое не забудется. Как же теперь от такого замечательного любимого коня отречься? И точно ли он обречён? Вот, скажем, раньше Дингры менялись, а теперь одна навсегда, — ну и Жругр должен быть один навеки, пусть русская тетрада будет целиком постоянной. Да, Яросвет уверяет, что всякий уицраор слишком врастает в обстановку, в которой родился, и неспособен пережить её слишком резкую смену, что это в самой уицраорской косной природе заложено, а потому уицраор заведомо смертен. Но Жругра было жалко настолько, что и вся премудрость Яросвета не могла Навну переубедить.

Переубедить сумел, однако, сам Жругр. Разумеется, отнюдь не словами. Разгневанный увещеваниями Навны, он её попросту сбросил и ринулся за Дунай, увлекая за собой Святослава и его войско.
Ушибленная, расстроенная и смертельно обиженная Навна приходила в себя и осматривалась. Куда же этот неблагодарный зверюга её скинул? Конечно, на прошлую Землю — на ту, что ещё с Хазаором. Вот оставайся ты, Навна, в том прошлом, когда ты мне ещё была нужна, будь персонажем ушедшей истории, а отныне мне твоя опека в тягость, мне нянька не нужна, я уже такой сильный, что и без тебя и Царьград возьму и вообще что угодно завоюю. Так примерно прощался с Навной Жругр, издевательски щерясь с улетающей в будущее планеты.

ВЕЧНЫЙ ЖРУГР

Всё-таки взбесился приручённый было метафизический медведь. Навна чувствует себя перед ним, как когда-то в буреломе перед Кощеем-Аваором. И опять озирается, спасителя ищет. И вновь появляется Жарогор:
— Не расстраивайся, госпожа моя, Яросвет меня тебе подарил, не Жругру. Не хочет быть похожим на меня — значит, моя дружина уйдёт от него и будет новый Жругр.

Дружина Жарогора, состоящая из самостоятельно разбирающихся в обстановке людей, всегда находится в сложных отношениях с иерархией Жругра, предполагающей безусловное подчинение вышестоящим. Привычка слепо выполнять приказы отбивает способность мыслить своей головой, а привычка мыслить своей головой иногда мешает выполнять приказы. Этот разлад не устранить, можно лишь сглаживать. Доселе Жарогор и Жругр находили друг с другом компромисс. Теперь он стал невозможен.
— Я уже задыхаюсь в иерархии этого Жругра, — добавил Жарогор. — Она нацелена не туда. И ничего не поправить, дело ведь не в Святославе, а в самом Жругре, тут против него не попрёшь. Так что моей дружине остаётся только без лишнего шума уйти и собраться на севере, вырастить там другого Жругра, который со Святогором и сам никогда не пожелает связываться.

    Навна ободрилась.
    «Нет, ты меня ещё плохо знаешь, — подумала она, поглядывая на Жругра. — Царьград взять хочешь? Мелко плаваешь. Мы сам Хаосград разгромим, вот это настоящее дело. И если на тебе я Землю догнать не могу, догоню на… а вот на другом Жругре и догоню, прав всё-таки Яросвет, как обычно… как почти всегда. Мы ещё поглядим, кто из нас останется персонажем ушедшей истории. Сумел меня сбросить, так и думаешь, что ты сильнее? Это я сильнее, потому что за меня есть кому заступиться. Со мною добрая Земля, мудрый Яросвет и моя Русь — и даже Жарогор, без которого ты ненастоящий Жругр. А с тобой кто? Без нас ты Земле не нужен, и носить тебя она долго не станет».
    Словом, переспорила-таки жизнь Навну, убедила, что нельзя бессмертной соборице слишком привязываться к смертному уицраору. Непутёвого Жругра ей, правда, даже и после всего этого было безумно жалко.

    — Слушай, Жарогор, но хотя бы следующего Жругра мы воспитаем таким, что он сможет жить вечно?
    — А зачем ему непременно жить вечно?
    — Хотя бы затем, что мне очень жалко моего коня… Но вы это не очень понимаете — что ты, что Яросвет.
    — Понимаем. Просто знаем, что такого нигде в мире нет. И к чему уже сейчас рассуждать о вечности нового Жругра, коего пока даже нет? Лучше вот над чем подумай: у тебя со Жругром был уговор, а теперь он нарушен — и весь твой мир под угрозой гибели. Тебе нужен вечный уговор — такой, что устоит, даже если уицраор взбесится.
    — Конечно, нужен… но с кем его заключать?
    — Со мной.
    — Но ты же в земном мире не так уж много способен делать напрямую… не можешь защитить мою Дингру — вот что главное.
    — Я могу обещать, что у тебя всегда будет верный тебе Жругр.
    — Но вот этот взбесился — и ты не можешь его обуздать.
   — Зато могу заменить другим. Если и этот когда-нибудь станет негодным — заменю третьим и так далее. Ты всегда будешь на Жругре — за исключением того времени, которое требуется на замену и на приручение. Вот в чём суть. Я не обещал, что этот Жругр будет всегда тебя слушаться, и вообще ни за какого уицраора подобное обещать невозможно. Но в случае измены одного Жругра я переношу свою поддержку на другого — и у тебя опять послушный уицраор. И так всегда.

     Не то чтобы это для Навны совсем новость — Яросвет изредка осторожно говорил о подобных вещах. Однако обсуждать замену Жругра до явного выхода его из повиновения было для Навны чем-то даже не просто неприличным, а вовсе диким. Но раз уж он ей явно изменил, то сам виноват.
    Теперь вопрос в том, что от неё самой отныне требуется. Раньше она просто приспосабливалась к текущей обстановке и существующему Жругру — а тут разговор уже о вечном. Она спросила:
    — Что я должна делать, чтобы наш уговор никогда не нарушился?
    — Я могу держать своё обещание, — ответил Жарогор, — только если Русомир относится к Жругру с уважением, а значит — не отказывает власти в поддержке и не требует от неё слишком многого. Если народный идеал пренебрегает своим государством, то и самый лучший уицраор не выручит. Ты должна всегда поддерживать у русского народа разумное отношение к русскому государству. Вот твоя часть дела. Её очень трудно выполнять — народы редко относятся к своим государствам ответственно.
    — Я знаю. И обещаю, что так и будет во веки веков. У нас просто нет другого выхода.
    О Дружемире не спросила — он временный идеал, а уговор вечный.

Соблюдать уговор она обещала именно потому, что другого выхода нет; а поскольку добрая Земля никогда не поставит Навну в безвыходное положение, то значит, этот единственный выход и есть правильный. Вот почему Навна уверена в выполнимости своего обещания. А теперь пора подумать над тем, как же его действительно можно выполнять. Навна растворилась в русском соборном мире, слилась с народным мы, долго-долго ходила от души к душе, — и вернулась в своё я не раньше, чем ей всё стало ясно.
Конечно, Русомир не очень склонен добросовестно вникать в дела государства, судит о них со своей колокольни, и потому у него множество претензий к Жругру, в том числе вовсе не обоснованных, и этого в обозримом будущем не поправить. Но Русомир относится к своему уицраору совершенно иначе, чем к чужому или к хаоссе. И дело тут в Дингре. Именно она надёжно обеспечивает взаимопонимание Навны, Русомира и Жругра — потому что без неё им всем никуда. Тут всё примитивно — а потому просто и надёжно. Жругру нужен народ — многочисленный, достаточно благополучный и привыкший считать именно его своим уицраором. Сознательно губить русский народ Жругр не станет. Опасным он может сделаться лишь по причине каких-то изначальных изъянов своей программы или её отставания от жизни, но это решается его заменой. А зная, что Жругру не прожить без Дингры, Русомир воспринимает его как своего уицраора; даже вдрызг рассорившись с очередным Жругром, он будет искать вместо него другого Жругра, а не уицраора со стороны — ведь тот чужой для Дингры. Так что фундамент для ответственного отношения Русомира к Жругру есть, а уж как всё время в меняющихся условиях действительно выстраивать такое отношение на этом фундаменте — это забота Навны. Но она справится — потому что Учительница… и потому что другого пути нет.

Навна улетела в Мир времени и вообразила там скорое будущее, в котором она уже на новом Жругре.
— Что же получается — полёт на Жруграх? Что-то не то. Нет, Жругр после своей измены и гибели как бы возрождается заново, опять хороший и послушный. Вечный Жругр. Так что всё-таки тут полёт на Жругре.

НОВГОРОДСКИЙ ЖРУГР

О вопросе, с которого начала тот разговор с Жарогором, Навна отнюдь не забыла — даровать бессмертие хотя бы второму Жругру очень хотелось. Так что и Яросвета спросила о том же. А он ответил:
— Чем раньше и серьёзнее ты начнёшь нам помогать в выращивании нового Жругра, тем вероятнее, что он проживёт долго… ну не смотри так, ладно — может, даже бессмертен будет, не стану спорить; словом, приступаем к делу.

И они принялись готовиться к смене уицраора. Вернее, Навна присоединилась к Яросвету и Жарогору, которые, оказывается, и так уже были этим заняты. Жарогор отныне служит образцом не Жругру, а одному из отпочковавшихся от него жругритов.

    Вообще-то, Жругр, как и любой уицраор, не желает иметь никаких детей. Жругриты могут отделяться от него, лишь когда он не может этому помешать — поскольку оторвался от Земли и потому ослаб. А оторвался потому, что намертво игнорирует настоятельные требования жизни. А молодой, не отягощённый инерцией мышления уицраорит, будучи в остальном копией отца, как раз эти требования твёрдо усваивает, превращает в своё знамя, благодаря чему получает от Земли силу, как Антей, и за счёт этого низвергает старого уицраора. В данном случае жизнь требует прекратить потерявшее всякий смысл расширение русских владений и заняться обустройством огромного пространства, которое уже под русской властью. Набросившись на Болгарию и Византию, Жругр столь ясно выказал своё пренебрежение к воле Земли, что на волне недовольства им выросли жругриты.
    Один из них, условно говоря — киевский, был связан с Дружемиром, который теперь оказался в ссоре со Жругром и Святогором, но и план Яросвета усвоить не мог, отчего и с Навной не в ладах. Этот жругрит опирался на ту часть княжеской руси, которая хотела жить мирно и притом сильно оторвалась от своих северных корней. Он, вероятно, и занял бы престол, покатись дело самотёком. Но Яросвет намерен заменить первого Жругра не кем попало, а кем надо. Побыстрее вырастить своего, максимально просветлённого Жарогором жругрита.
    И вот Яросвет, Навна и Жарогор колдуют над новорождённым жругритом. Он, подобно брату, сознаёт, что должен от завоеваний перейти к обустройству страны. Это очевидное требование жизни, поддерживаемое значительной частью народа, оно легко усваивается юным жругритом. Куда сложнее ему втолковать другое, народу куда менее ясное, по-настоящему сознаваемое лишь Яросветом и немногими его единомышленниками: княжеская русь должна не отдаляться от северной, а сближаться с ней, и княжескому роду пора стать единой сплочённой силой.
    Жругрит хорошо усвоил только то, что необходимо считаться с Русомиром, а значит, и с Новгородом.
    — Для начала достаточно, — утешил Яросвет расстроенную твердолобостью жругрита Навну. — Дальше ты сама ему потом объяснишь, когда он дозреет, когда жизнь его поколотит как следует и заставит задуматься.

Навна должна ещё приручить будущего Жругра, привязать к себе. Старый Жругр хотя бы привык её слушаться, а от рук отбился, лишь убедившись, что она настырно требует от него того, на что он по натуре своей неспособен. А юный жругрит склонен считать, что и сам разбирается в обстановке. И это отчасти правда — ему ведь Яросвет разъяснил, что к чему. Разумеется, разъяснял и то, что надо слушаться Навну, но подобное уицраором (особенно геором) тяжело усваивается.
Они обратились за помощью к Дингре. Та, правда, по причине приземлённости своей натуры, не особо впечатлялась тем, что Поле — русская отчина, зато отлично понимала, что такое хлеб. В нём Новгородская земля нуждалась часто. В более плодородных частях Руси, которые по северному краю Поля, хлеб обычно можно было купить. Разумеется, если его не уничтожают (вместе с самими хлеборобами) степняки или он не гибнет в войнах между самими славянскими племенами — а это зависит от того, сколь хорошо русская дружина выполняет свои обязанности. Да и вообще Новгород сильно зависел от торговли, а значит — от безопасности торговых путей. Следовательно, русская дружина требовалась Новгороду для поддержания мира и порядка в восточнославянских землях, это и Дингра отлично понимала, брождения Жругра за Дунаем она рассматривала как отлынивание от настоящей работы. Так что и каросса присоединилась к заговору против Жругра, обеспечив тем самым на севере опору для новгородского жругрита.

    Жругр тем временем буйствовал на Балканах. Болгарского уицраора затрепал до полусмерти и загнал куда-то в инфрафизические пещеры под Родопами, но вот Форсуф ему не по зубам. А печенеги, воспользовавшись отсутствием основных русских сил, осадили Киев.
   Ещё совсем недавно Навна воистину витала в раю, уверенная в полной безопасности Руси. Ей тогда и привидеться не могло, что вскоре на волосок от гибели окажется сама русская столица. И ведь такое стряслось не из-за появления некой непредвиденной угрозы, а из-за амбиций Святогора и Жругра. Навна то и дело проваливается в последние месяцы своей земной жизни: вот она с плачем умоляет Святогора пожалеть свободных словен, а тот пренебрежительно отмахивается, а вот уже обры вокруг града — и тот мир исчезает в пламени.
    Естественно, теперь Навна смотрит на жизнь уже с иной точки, но эмоции, в сущности, те же. Тем более что один из повисших над бездной земных теремков ей сейчас безмерно дорог — тот, в котором княгиня Ольга со своими внуками. Навна знает, сколь важны для Руси люди, которые с детства воспринимают её как свою отчину и притом признаются имеющими право на власть, и понимает, чем может обернуться гибель княжеской семьи.
    А для Святослава сгубить своих детей — не трагедия? Но он под слишком сильным давлением Святогора и Жругра.

Навне и Святогору вовек не сойтись насчёт того, что такое героизм. Для Святогора любая большая, впечатляющая победа есть геройство; в его глазах предполагаемый разгром Византии — деяние ещё более славное, чем уничтожение Хазарии. А Навна признаёт лишь такую победу, благодаря которой русские теремки становятся более защищёнными. А даже самые грандиозные подвиги, совершаемые во имя иных целей, на русскую богиню никакого впечатления не производят. Ну ладно, может, на самом деле она лишь демонстративно ими пренебрегает, а если уж совсем начистоту, то нынешние победы русского войска за Дунаем и её весьма впечатляют — хотя бы просто как само по себе проявление русской силы. Пусть так на самом деле — но ни Святогор, ни Жругр, ни Святослав никакой похвалы от Навны не дождутся, ибо проявляют русскую силу не к месту. Навна же из теремка на всё смотрит, измеряет значимость любой победы безопасностью русских детей. А с такой меркой истинная цена балканским подвигам Святослава видна как на ладони: к чему они, если из-за них сейчас печенеги вокруг Киева?

Киев с великим трудом удалось отстоять, но угроза со стороны печенегов сохранялась; надо возвращать войско из Болгарии. «Чужой земли ища, свою забросил», — так сказали Святославу прибывшие к нему из Киева гонцы; в сущности, это то же, что Навна твердила тогда Жругру. Жругр полагал, что задунайская земля для него тоже своя, раз уж сумел её захватить, и не хотел возвращаться. Но определённое влияние на князя и его воинов у Яросвета и Навны оставалось, так что русское войско на время вернулось домой.

    Кое-как уладив отношения с печенегами и похоронив мать, Святослав вновь обратил взор на юг. Скоро он объявил, что переносит столицу в болгарскую Преславу. Естественно, и основная дружина будет там. А старые свои владения князь поделил между двумя сыновьями (предполагалось, что временно, он же не собирался скоро умирать). Столицей Ярополка стал Киев, Олега — Вручий (Овруч). Новгородцы страшно недовольны: мало того, что сам Святослав уходит невесть куда, так и сыновей оставляет на юге, а Новгород, похоже, уже ни во что не ставит. Они потребовали, чтобы и у них княжил сын Святослава, а в противном случае угрожали найти себе князя на стороне.
     Тогда в дело включился Жарогор. Его вестником выступил Добрыня. Он предложил новгородцам просить в князья его племянника Владимира, одного из незаконных сыновей Святослава. Жругр противился, но потом отмахнулся от этого второстепенного, по его понятиям, дела — его мысли были за Дунаем.
    И вот Добрыня с Владимиром отправились в Новгород, а с ними та часть дружины, которой с нынешним Жругром не по пути. Яросвет уже тогда наметил Владимира в киевские князья. Незаконнорожденность тому не слишком препятствовала: на верховную власть мог претендовать любой представитель княжеского рода, сумел бы её взять и удержать (уместно сравнить с Норвегией — там подобные порядки продержались гораздо дольше).

    А Жругр опять кинулся на Царьград, но сдюжить с Форсуфом так и не сумел. В конце концов Святослав отправился на Русь, намереваясь привести больше воинов. Зная, что войска у него осталось мало, зато добычи везёт без счёта, печенеги заступили днепровские пороги. Тут киевский жругрит открыто выступил против отца.
    — Бросьте добычу, она вас погубит, — посоветовал он. — Обойдите пороги налегке на конях.
    — Не бросайте добычу! — взревел Жругр. — Вернётесь домой побитыми, да ещё и с пустыми руками — как же после такого новое войско набрать, кто в него пойдёт?
    Одни послушали жругрита, другие — Жругра. Свенельд с частью войска обошёл пороги посуху и вернулся в Киев, а другая часть во главе со Святославом попыталась пройти по Днепру и в порогах была истреблена печенегами. После чего киевский жругрит легко добил обессиленного отца. Но занять его престол не смог — благословения от русских богов нет. Жарогор забрал корону Жругра на хранение.

   Вскоре киевский жругрит сказал Свенельду:
    — Князь должен быть один. Олег — это кто вообще такой?
    Свенельд своему сыну Люту:
    — Охоться где хочешь, хоть бы и в угодьях Олега, нечего с ним считаться. Много развелось князей, эдак для нас с тобой места не останется.
    Лют последовал отцовскому совету, за что Олег его убил. Свенельд заставил Ярополка пойти на брата войной. Олег погиб в битве у Вручего. И Владимир выступил против Ярополка уже как мститель за брата. Правда, это не так много значило: братоубийство считалось среди князей делом хоть и предосудительным, но не слишком — против логики власти (сиречь воли уицраора) не попрёшь.
Новгородский жругрит направился из Новгорода в Киев, разделался с братом и тут же был коронован русскими богами. И стал, таким образом, вторым Жругром. Ведь Жругр — имя, передающееся вместе с престолом; скорее титул, чем имя. Началось правление Владимира.
    От соединения пришедшей из Новгорода дружины с остатками киевской образовалась новая, равняющаяся уже на угодный Навне образ Дружемира и служащая надёжной опорой новому Жругру.

РУСЬ И РИМ

    Второй Жругр полагал, что и теперь все помыслы людей, а в особенности лучших, должны быть нацелены на достижение как можно более высокого положения в уицраорской иерархии. Лучшие силы объединяются властной вертикалью и железной рукой наводят на Руси порядок. Иначе говоря, новый Жругр планирует победить хаоссу тем же способом, каким его отец одолел Хазаора. То, что хаосса очень отличается от уицраора и средства против неё требуются иные, до нового Жругра доходило туго. В том числе и потому, что за наставлениями Навны о том, как правильно бороться с хаоссой, он чуял грядущее ограничение своей вольности. И верно чуял — Навна вовсе не намеревалась предоставлять ему такую же свободу, какой пользовался первый Жругр. Чрезмерна такая воля для уицраора, чья задача — всего лишь обеспечение порядка в стране. Но очень сложно втолковать Жругру, что ему самому же лучше с этим смириться.
    Данная проблема хорошо знакома Навне из истории. Соборице порядок в стране нужен для того, чтобы та всесторонне развивалась. А значит, на поддержание порядка следует выделять лишь столько сил, сколько необходимо, а прочие (по возможности лучшие) направить на развитие. Для уицраора порядок — самоцель. Если уж уицраор сосредоточился на обустройстве своей страны, то готов истратить на поддержание порядка вообще всё, что только возможно. И прежде всего — человеческую энергию.
    — Пусть каждый стремится внести наибольший вклад в наведение порядка в стране, — вещал Жругр, — а значит, занять как можно более высокое положение во власти. Сейчас идеалом для людей должен быть как бы тот же Свенельд, но занятый не походами в чужие земли, а наведением порядка на Руси. Вот нацель Дружемира на это — и всё пойдёт как надо.
    — Такое властолюбие — пережиток, — возразила Навна. — Ты так молод, а уже живёшь прошлым.
    — Ничего подобного! — оскорбился Жругр. — Я нашим временем живу. Вот то, что надо расширять Русь до бесконечности, — это прошлое, так я же эту глупость отбросил сразу. А то, что каждый должен стремиться к власти, — это не может устареть, потому как вечная истина, без неё любая держава рассыплется во прах.
    Когда так рассуждал первый Жругр — это было естественно, и Навна не спорила, а когда ему вторил преемник — звучало уже фальшиво, и Навну сильно сердило. Нет, Дружемир будет совсем не таким, каким он видится уицраору. Но надо во всём получше разобраться.
    Яросвет посоветовал ей вновь углубиться в античность:
    — При замене первого Форсуфа вторым было то же самое. Вот тогда Аполлон с Вестой намучились вдоволь. А у нас с тобой всё идёт куда легче.

    В самом деле, сходство происходящего сейчас с тем, что творилось давным-давно в Средиземноморье, было очевидным, если знаешь, под каким углом зрения смотреть. Надо сразу задвинуть в сторону коренную Русь — её аналога там не было (вернее, таковым в какой-то мере являлась Эллада, но рассмотрение этого уводит от сути дела), а без неё княжеская русь оказывается как бы отдельным народом. Вот её и следует сопоставить с римлянами.
   И выходило, что отношения с другими народами у римлян при первом Форсуфе были примерно таковы же, как у княжеской руси при первом Жругре. С одной стороны, то и дело возникали угрозы, которые необходимо отражать. С другой — существовала возможность жить грабежом других народов. Причём одно легко переходило в другое: успешное отражение угрозы зачастую давало возможность обобрать незадачливого агрессора, а первыми римляне могли напасть не только ради добычи, но и потому, что страна-жертва представляла опасность; то есть грабительский поход мог одновременно являться превентивным ударом. Различие между обороной и агрессией тут весьма размыто. И нет понятия о границе своей страны как о чём-то определённом и устойчивом: докуда сумели продвинуться, там и граница; сегодня она здесь, завтра там. Разумеется, подобная логика была обычна для великого множества народов; но римляне и княжеская русь — из числа тех очень немногих, которые в таком хаосе не только выжили, но и одержали полную победу, оказавшись господами огромной территории с населением, многократно превосходящим их по численности.
    Римляне достигли этого около середины II века до нашей эры — уже тогда в Средиземноморье им никто не мог противостоять на равных. С этого времени начало обозначаться то, что пришло к логическому завершению при первых императорах: Римская держава имеет ею самою сознательно определённые границы, расширять которые, как правило, не стремится, а для их обороны, равно как и для поддержания внутреннего порядка, ей уже не требуется напряжение всех сил. Соответственно, в этом задействована лишь часть римлян, необязательно лучшая, а прочие заняты другими делами, благо в условиях мира для этого есть возможности. То есть объективно у римского народа все условия для устойчивого всестороннего развития.
    — Вот оно, — осенило Навну. — Когда первый Форсуф требовал, чтобы лучшие римляне больше всех занимались войной и вообще делами государства, подавая всем пример, это звучало естественно, потому что обстановка заставляла. И Веста была с ним согласна. А когда римляне стали повелителями Средиземноморья, те же призывы Форсуфа начали звучать уже фальшиво… ну прямо как у первого Жругра на излёте, когда нацелился на Царьград. А у второго Форсуфа фальшь от рождения — и у второго Жругра тоже. Но до чего же всё там растянуто, аж на века, какой извилистый путь и какие моря крови!
    — Да, мы по сравнению с Римом очень быстро и безболезненно переходим от первого уицраора ко второму. В том числе и потому что учитываем римский опыт.
    — Значит, я иду по пробитой Вестой тропе.
    — Отчасти так.
    Навна принялась делать выводы:
    — Сходство понятно. Русь сейчас тоже твёрдо стоит на ногах и не рухнет оттого, что лучшие люди станут искать применение своим силам вне сферы власти. Русь созрела для того, чтобы от зацикленности на государственных делах перейти к всестороннему развитию. А Жругру это невдомёк. Вопрос: как отучить его от склонности тащить к себе всех лучших людей и заставлять их жить по его правилам? Припомним, когда и как такой возможности лишился Форсуф. А лишился он её из-за христианства…

КРЕЩЕНИЕ

Вглядываясь в античность, Навна задумалась о различии между верами. Конечно, русское язычество сильно отличается от эллинского или римского — в том числе тем, что придаёт загробной жизни большое значение. Но та слишком прямолинейно мыслится как продолжение земной; считается, что высокое положение на этом свете поможет достижению такового и на небесах. Тогда как христианство решительно отрывает небесную иерархию от земной, что в данном случае исключительно важно.
Навна смотрела на христианство уже другими глазами. Оно выглядело всё менее чужим.

    Поразмыслив, она сказала:
    — Мне надо поговорить с княгиней Ольгой.
    Вернулась к Яросвету крайне задумчивая и сказала:
    — Надо поговорить ещё с Артемидой и Вестой.
    Слетала, поговорила. Вернулась христианкой.

    Яросвет осторожно попробовал разобраться в её мыслях:
    — Но нельзя быть одновременно Богом и человеком.
    — Можно.
    — А как? Богословы сколько веков это обсуждали, но никто так и не объяснил вразумительно, как божественная природа может совместиться с человеческой в одном лице.
    — Неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно.
    — А ты понимаешь, как такое может быть?
    — Не понимаю. И что из того? Мало ли чего я не понимаю.
    — Так ведь и я не понимаю, и вообще никто не может объяснить логически, как две природы совместились в одном лице.
    — И не надо объяснять. Совместились как-то — и хорошо.
    — Да почему ты так уверена, что они в самом деле совместились?
    — Потому что люди от этого становятся лучше. А это потому что Христос — Богочеловек. Просто Бог или просто человек не мог бы спасти род людской.
    — Люди становятся лучше не потому, что Христос — Богочеловек, а потому, что считают Христа Богочеловеком.
    — Нет, это именно потому, что Христос — Богочеловек. Не запутывай нас, — заявила Навна столь строго, что Яросвет предпочёл не прекословить. Понятно, почему Аполлон не спорит с соборицами об этом. Они защищают символом веры свои соборные миры; похоже, сейчас без этого никак. И Яросвет тоже не станет более об этом спорить.
    Навна примирительно добавила:
    — Я в добрую Землю верю — без доказательств. Я в тебя верю — тоже без доказательств. И в то, что Христос — Богочеловек, тоже верю без доказательств… не мешай мне верить. Надо же в кого-то верить. Вот ты в кого веришь?
    — Я в Бога верю.
    — Это само собой. Но этого мало. Бог очень-очень высоко.
    — Так я и в добрую Землю верю.
    — Скорее, ты просто глубоко знаешь мир Земли и сознаёшь его единство и силу.
    — А вот это как сказать; пожалуй, тут сначала вера, а уж потом знание. И в тебя я верю. В то, что ты всегда сможешь сохранять русскую соборность, не оставишь меня без такой опоры.
    — Вот я её и сохраняю как умею, и вижу: то, что Христос — Богочеловек, помогает её сохранять. Так что не мешай нам в это верить.
    — Да я не спорю уже.
    Навна ещё подумала и подвела итог:
    — Не думаю, что русь будет так уж твёрдо верить в Бога, так должна же хотя бы сама соборица действительно верить, пример подавать.
    И тем сама себя убедила вроде бы окончательно. А Яросвет не стал спрашивать, почему для веры руси в Бога нужна вера Соборной Души в то, что Христос — Богочеловек. Ведь если глядеть глубже, то всё и так ясно.

И вот Русь приняла крещение, при поддержке Жругра — подобные ему уицраоры вообще неплохо относились к христианству, видя в нём инструмент примирения людей с неизбежной несправедливостью власти.

КНЯЗЬЯ ТОЖЕ ЛЮДИ

    Как объяснить князьям, что они сначала люди, а уж потом князья? Размышляя над этим, Навна прогуливается по теремку и критически озирает Властимира. Плохой из него пока помощник в таком деле. Княжеский идеал застрял в прошедшей суровой эпохе и упрямо диктует князьям те правила поведения, которые были уместны тогда: право на власть имеет любой, родившийся в княжеском роду, но повелителем Руси становится один — сильнейший; если через трупы родичей — что ж, такова жизнь.
    Причём такая логика соответствовала не только языческому представлению о власти, но и тому, которое преобладало у христиан. Сфера власти ведь изначально вне христианского учения, Христос учил людей вести себя по-человечески именно в частной жизни, а что до государственной, то он сразу отдал кесарю кесарево, потому что пытаться обустроить власть по-людски — значит её развалить, она нечеловеческая по самой своей природе. И сколько бы потом ни притирались друг к другу власть и христианство, отчуждение сохранялось; христианская власть так и оставалась двусмысленным, безнадёжно противоречивым явлением. Любые действия правителя оправдывалось тем, что он отвечает только перед Богом и если во благо своего государства совершил нечто, в частной жизни являющееся преступлением, то нельзя его за этого осуждать (тем более свергать): прав он или нет — решит Бог, а не люди. Так что братоубийство в борьбе за власть не нарушало и традиций христианской государственности. Братья могли стать источником усобицы; если правитель этот источник устранил, то Бог ему судья, а более никто.
    Но Навне ясно, что сосредоточение власти в одних руках даётся слишком высокой ценой и притом себя не оправдывает. Цена — обесчеловечивание княжеского рода, ведущее его к гибели. Родные братья вынуждены убивать друг друга, а если уж планировать всё совсем рационально, то отец должен во избежание усобицы заранее лишних своих сыновей ликвидировать, оставить одного (а тот, неровён час, тоже умрёт, сам или с чьей-то помощью, — и конец династии). В такой атмосфере князю сложно вырасти нормальным человеком. Да и что даёт в итоге истребление братьев? Русь слишком обширна, князь не может прямо управлять всем из Киева, власть воевод на местах огромна, а это, как прежде упоминалось, грозит образованием местных династий уже воеводского происхождения. Перерезав братьев, угрозу распада страны не устранишь. И получалось, что это не просто зверство, но ещё и зверство, губительное для страны.

Поэтому Навна старается преобразить княжеский идеал, чтобы он излучал братолюбие, учил князей жить дружно, слушаясь старших и заботясь о младших. Но кто-то из князей должен в земном мире подать пример следования такому преображённому идеалу, делом доказать, что на него и в самом деле возможно равняться. Навна опекала многочисленных сыновей Владимира с рождения, внимательно вглядывалась в каждого — и каждого старалась повернуть от того княжеского идеала, который есть, к тому, который пока живёт только в её мечте.
А Жругр идею братства князей считал нелепой. Он хотел оставить княжеский род таким, каков тот есть — просто источником людей, с детства обучающихся искусству управления. Так что уицраор против намерения Навны подогнать под христианские заповеди и отношения внутри правящего рода — такого ведь нигде нет. Но Навну подобным доводом не остановишь: как это нигде нет, если в моей мечте есть? значит, будет и наяву.

Навна просматривает соборным зрением душу князя Владимира. Чем та столь ценна? Тем, что в чём-то чрезвычайно важном Владимир похож на Яросвета. Тоже смотрит на всю Русь как на свой дом, ощущает свою личную ответственность за мир и порядок в таком доме. Владимир с детства знал, что у него есть шанс стать повелителем Руси — но прийти к власти и удержать её можно не иначе, как зная страну, умея найти в ней для себя опору. И он сумел прочно опереться на Новгород, а затем найти взаимопонимание и с другими землями. И научился понимать грозного стража общего русского дома — Жругра, управляться с ним.
И потому Владимир в глазах Навны — пример для будущих поколений, и отнюдь не только князей. Она помнит свои полёты в то восхитительное будущее, где каждого с детства учат заботиться о Руси как о своём доме. То, что сейчас считается обязательным для одного лишь князя, в том будущем естественно уже для всех.

Вот с таким прицелом Навна глядит на разрастающееся семейство Владимира и мечтает:
— Сейчас только один Владимир воспринимает Русь как свой дом, но он и своих сыновей тому же учит, и они будут совместно управлять страной, распределив волости по старшинству, и все будут учиться понимать всю Русь — ведь каждый может когда-то оказаться самым старшим, надо же к тому готовиться. А потом уже их дети и внуки — и будет много людей, каждый из которых с детства учится понимать всю Русь, поскольку может рано или поздно оказаться самым старшим. Вот как всё чудесно!

Однако пока семейство Владимира более восприимчиво к влияниям уицраора и наличного Властимира, чем Соборной Души с её призрачным новым Властимиром. Так что с братолюбием дела обстоят неважно. И сам Владимир тоже мыслит по-старому и ни о каком разделе владений между сыновьями по старшинству не помышляет. На склоне лет, не доверяя своим старшим сыновьям, он задумал передать всю власть одному из младших — Борису. После чего отношения со старшими разладились совсем. Один из них, Святополк, плёл интриги в самом Киеве, а второй, Ярослав, открыто поднял мятеж в Новгороде.
Предчувствуя скорую смерть, Владимир отправил Бориса с войском против будто бы собирающихся напасть на Русь печенегов; иначе говоря, отдал войско в руки своего предполагаемого преемника.

Навна вполне разделяла особые симпатии Владимира к Борису, только смотрела на дело глубже. Она ещё не совсем отчаялась в том, что сыновья Владимира сумеют примириться и поделить волости по старшинству. Если же такое не получится (а к тому дело и идёт, судя по всему), то надо добиться хотя бы того, что возможно: пусть хоть кто-то откажется от участия в схватке за власть — и тем самым подаст пример хотя бы внукам Владимира, раз уж его сыновей воспитать должным образом не получилось.

    Когда войско стояло на реке Альте, русская богиня явилась Борису во сне:
    — Борис, твой отец, конечно, по-своему прав — для Руси лучше, если князем стал бы ты. Но старшие братья с этим не смирятся; если ты и победишь, то не иначе как убив их.
    Для Бориса этот вопрос страшно болезненный. Однако деваться вроде некуда:
    — Я рад бы подчиниться Святополку, раз он самый старший. Но он же убьёт и меня, и Глеба, если мы ему доверимся. Я не за власть цепляюсь, а спасаю себя и младшего брата. К тому же и Святополк, и Ярослав строят козни против отца — разве так можно делать? И если отец из-за этого их отверг и сам меня назначил наследником, то как пойти против его воли?
    — Допустим, ты победил братьев и стал князем всей Руси. У тебя выросли сыновья… и опять повторится то же?
    — Нет! Я воспитаю их так, чтобы они были дружной семьёй, где младший слушается старшего, а старший заботится о младшем.
    — А на чьём примере ты будешь их так воспитывать, если сам возьмёшь власть через трупы старших братьев?
    — Я и сам понимаю, что всё это страшно. Но что же мне остаётся делать?
— Нужен живой пример князя, способного жить по-человечески. Ты и станешь таким примером. Святополк самый старший — так подчинись ему добровольно.
    Борис подумал и ответил:
    — Он наверняка убьёт меня и других братьев, подчинит всю Русь. Получается, я для детей братоубийцы должен быть примером?
    — Нет. Если Святополк вас убьёт (а я всё-таки немного надеюсь, что не убьёт), мы поддержим кого-то из других твоих братьев — Ярослава, скорее всего. Вот для его потомков ты и станешь примером — для потомков того, кто хоть и сам не без греха, но власть получил как мститель за братьев.
    — А если за меня отомстит Глеб?
    — Да не получится у него. Нынче борьба за власть — дело слишком жестокое; тут Ярослав нужен; или, может, кто другой, но не Глеб. А Глеб — он с тобой будет, тут.
    И она показала Борису небесную Русь:
    — Вот отсюда вы будете присматривать за всеми князьями, наставлять добру и отвращать от зла. Вы сделаете княжеский род одной дружной семьёй, которая и сама будет счастлива, и всей Руси обеспечит мир и процветание. Вот для чего вы с Глебом нужны — потому что лучшие из сыновей Владимира; а земная власть не обязательно должна достаться лучшему.
    Борис в нерешительности. Дело, которое поручает ему Навна, в самом деле куда достойнее даже княжеской власти, да и привык с детства к Навне прислушиваться. Но многое мешает согласиться — тут и страх смерти, и воля отца, и то, что надо пожертвовать земной жизнью также и младшего брата, а не только собственной, да мало ли что ещё. Навна смотрит на княжича пристально — вроде и уверена в нём, но не слишком ли многого от него требует? Наконец, не выдержав, добавляет горячо, чуть не плача:
   — Борис, помоги мне! Если откажешься, если будешь держаться за земную жизнь — мне же не к кому больше обратиться!
   — Так и сделаем, — пообещал Борис.

    Вскоре на Альту пришла весть о смерти Владимира.
    — Войско при тебе. Убей братьев и стань повелителем Руси, — указал Борису Жругр.
    Но Борис выступить против старшего брата отказался. Тогда воины ушли от него к Святополку. Теперь уже тому Жругр велит истребить братьев и завладеть всей Русью. Навна отговаривает Святополка:
    — Борис тебе добровольно подчинился. Дай ему и Глебу те уделы, которые им причитаются по старшинству.
    — Я лучше знаю, что им причитается, — отрезал тот.
    Через него приказ Жругра прошёл к дружине. Люди Святополка убили трёх сыновей Владимира — Бориса, Глеба и Святослава. Но последний погиб, когда бежал в Венгрию с целью привести оттуда войско — а это совсем не то, чему учила Навна.

Так что не получилось утвердить братство князей прямо сейчас — и пришлось задействовать запасной вариант. Навна кинулась за помощью в Новгород. Ещё раз удостоверилась, что настоящий родной дом, действительно надёжное пристанище у неё до сих пор именно здесь. Защитить идею братства князей — это тогда означало примерно покарать того, кто всех откровеннее ею пренебрегает. А значит, Навне ничего не оставалось, как поддержать Ярослава. Он вырос на севере (с детства княжил в Ростове, потом в Новгороде) и на Киев теперь претендовал как мститель за убитых братьев, опираясь, прежде всего, на новгородцев. Всё это привязывало его к Навне. А новгородцы его поддержали, поскольку их не устраивало, что судьба престола решается на юге. Русский князь, по их мнению, — всего лишь воевода дружины, отправленной на юг для защиты интересов коренной Руси, и назначаться он должен в Новгороде. Вот и назначили таковым Ярослава.
Дальнейшее показало, что если Навна может твёрдо положиться на новгородцев, то опора Жругра на Киев весьма шаткая, сторонников Навны и на юге немало. А когда стало ясно, что Святополк теряет поддержку на Руси и может бороться за власть, не иначе как опираясь на Польшу и печенегов, то Жругр от него отрёкся, признал князем Ярослава. Пока получился компромисс между Навной и Жругром. Почти всю Русь взял в свои руки один князь, как того хотел Жругр, — но это князь, тесно связанный с севером — бастионом Навны. У Ярослава гораздо больше взаимопонимания со Жругром, чем с Навной, — зато власть он взял как мститель за братьев. В общих чертах, всё, как и сорок лет назад.

ПОБЕДА БОРИСА И ГЛЕБА

    Но оставались ещё два сына Владимира, в борьбе за власть не участвовавшие. Один, Судислав, ещё слишком молод, зато другой, Мстислав, княживший далеко на юге, в Тмутаракани, был уже известным полководцем.
    — Дай Мстиславу Чернигов, а Судиславу — Переяславль, — советует Навна Ярославу, но тот не слушает.
    — Отбери у Ярослава всю Русь, — подговаривает Мстислава Жругр, которому удобнее иметь в Киеве князя, не связанного с Новгородом.

    В 1024 году, когда Ярослав по своему обыкновению надолго отлучился в Новгород, Мстислав с войском подступил к Киеву. Однако кияне отказались его принять, не желая опять бодаться с Новгородом. Зато Мстислава с готовностью поддержал Чернигов. Ярослав с варягами пошёл на Чернигов, но потерпел поражение и бежал обратно в Новгород.
    — Иди на Киев! — сказал Мстиславу Жругр. — Сейчас его точно возьмёшь.
    — Никуда не ходи, — советует Навна. — Ты уже на своём месте: ты — второй по старшинству, так что Чернигов как раз твой удел.
    Мстислав согласился с нею и отправил послов к Ярославу:
    — Ты старший брат, Киев — твой, а мне — другая сторона Днепра.
    Ярослав сомневался и долго оставался в Новгороде, управляя Киевом через наместников. Потом вновь набрал войско и пошёл на юг. Навна умоляет обоих братьев примириться, а Жругр, видя, что они к тому и склоняются, подстрекает обоих биться насмерть; ему уже всё равно, кто из них победит, лишь бы остался один, а два князя — это для уицраора много.
    Но теремок Навны светит уже по-новому, идеалы в нём становятся иными — как Властимир, так и Дружемир, они всё настойчивее указывают людям, что споры о власти разрешаются по принципу старшинства, а не силой, и что Борис с Глебом оказались правы, сколь бы чудным ни представлялось их поведение многим. Мысль о том, что хотя бы оставшимся ещё в живых сыновьям Владимира лучше бы всё-таки договориться миром, всё более овладевала умами. И Жругр чувствует, как его директивы вязнут в душах людей, упираясь в построенные там Навной преграды. И постепенно смиряется.
    — Ни в какое братолюбие у князей я не верю, — сказал он наконец Навне, — но насчёт старшинства согласен; будь по-твоему.

    Всё-таки этого уицраора она приручила гораздо быстрее, чем его отца.
    Князья заключили мир на тех условиях, какие и предлагал Мстислав, поделили владения по старшинству.
    Правда, новые порядки были ещё непрочны, их устойчивость сильно зависела от отношения к ним отдельных князей. Когда через 10 лет Мстислав умер, Ярослав захватил его владения, не отдал Чернигов Судиславу, а посадил его в тюрьму, откуда тот так и не вышел до смерти. Всё-таки с Ярославом Навна настоящего взаимопонимания так и не добилась. Зато с воспитанием его сыновей и внуков преуспела гораздо больше, так что в будущее смотрела с оптимизмом.

Преображённые Властимир и Дружемир всё увереннее продвигались из теремка Навны в души и мысли земных людей, вытесняя оттуда свои старые образы. И по мере этого становилось всё более общепринятым осмысление усобиц между сыновьями Владимира как схватки добра и зла, Бога и дьявола. Естественно, при этом всё упрощалось, подчёркивались вписывающиеся в такую картину детали, а противоречащие отбрасывались. Именно тогда русский княжеский род обрёл два полюса. На верхнем, обращённом к Богу, — Борис и Глеб. На нижнем, сатанинском, — Святополк, который теперь стал восприниматься как Окаянный. Один — как Гагтунгр, всегда мечтающий властвовать Землёй единолично.

И очень важно, что благодаря культу Бориса и Глеба Яросвет стал существенно ближе к людям. Идеально, разумеется, если весь народ берёт пример прямо с Яросвета — прежде всего, в том, чтобы воспринимать всю Русь как свой дом, который надо хранить и благоустраивать. А тут не весь народ, а только князья, и пример берут не напрямую с Яросвета, а с Бориса и Глеба. Но самая суть дела — та же: вот земные люди, имеющие возможность направлять действия государства, и вот их небесные вожди, понятно указывающие, что именно делать. В будущем можно расширяться в обе стороны — до того, что с небесной стороны будет сам Яросвет, а с земной — весь русский народ. А пока добиться того, чтобы это работало хотя бы в таком очень сокращённом варианте. Если князья будут следовать велениям Бориса и Глеба — значит, и к тому будущему можно прийти, разница в масштабе, но не в сути. Если сам Яросвет для князей слишком далёк, то Борис и Глеб им понятны. И притом основное своё дело Борис и Глеб выполнили в земном мире, причём дело, понятное князьям, — потому их пример конкретен. Это святость, обращённая к миру сему, способствующая наведению на Руси порядка, — то есть то, к чему князья и так должны стремиться. Дружина Жарогора — относительно понятна, отчасти может восприниматься как таковая. Борис и Глеб — как бы вечные её предводители. Можно сказать, они с небес управляют Русью, поддерживая отношения внутри княжеского рода в должном состоянии и благодаря этому обеспечивая относительный мир на Руси.

Если посмотреть, какие имена давали русские князья своим сыновьям в середине XI века, то картина получается поразительная. Примерно у половины имя Борис, Глеб, Роман или Давид (последние два — крестильные имена Бориса и Глеба Владимировичей). То есть каждого второго княжича нарекали в честь кого-то из этих двух братьев. И это при том, что они тогда ещё не были причислены к лику святых; но князья сначала сами их как бы для себя канонизировали. Князья словно выстраивали из этих имён оборонительную стену, призванную защитить их детей от нового братоубийства. Называя сыновей в честь братьев-страстотерпцев, князья тем самым подчёркивали: мы все с Борисом и Глебом, а не со Святополком, не нужен нам новый Святополк, как бы к тому ни толкала логика власти.
И Навна, заглядывая в души сыновей Ярослава, видит ясно: после его смерти никакого нового братоубийства не будет.

Перед смертью Ярослав Мудрый поделил владения между сыновьями совсем иначе, нежели когда-то его дед и отец. Столицами трёх старших Ярославичей — Изяслава, Святослава и Всеволода — стали Киев, Чернигов и Переяславль, то есть города, крупнейшие отнюдь не на Руси вообще, а на территории, заселённой княжеской русью. Это явный признак прирастания княжеского рода к южной Руси и отчуждения от северной. Что Навну печалит, но ничего не поделаешь — такого требует нынешняя обстановка.

ПАМЯТЬ

Одно из последствий подчинения второго Жругра Навне — появление и развитие летописания.
Сказания о героическом прошлом — ещё не история. И потому что устные, и потому что нацелены скорее на прославление, чем на сохранение достоверной картины минувшего. Безудержное восхваление своего народа или своих правителей ведёт к забвению прошлого столь же верно, как и прямое пренебрежение к нему. Ведь выпячивание приятного и замалчивание неприятного со временем искажает действительную картину прежних времён до неузнаваемости. К тому же уж если начали выдумывать напропалую, то трудно сохранить единство: всякий начинает фантазировать как ему удобнее и просто как умеет, и картина былого предстаёт уже в разных взаимоисключающих вариантах.

Можно возмущаться, к примеру, тем, что в летописях столь скудно освещена борьба Руси с Хазарским каганатом. Да, это очень прискорбно. Вот только летописцы ли виновны в таком упущении? Скорее, они попросту не имели в своём распоряжении заслуживающих доверия подробных сведений о тех войнах — только уже вовсе фантастические и между собой не стыкующиеся, которые едва ли уместны в летописи. Вообще, лишь примерно со времени уничтожения Хазарии в летописях начинается достаточно связное и преимущественно на русские (устные, видимо) источники опирающееся повествование. О том, сколь смутно русь во время составления первых летописей помнила свою историю до Святослава, говорит хотя бы следующее. В одной летописи Олег — князь-регент при малолетнем Игоре (который, впрочем, почему-то продолжал ему подчиняться, и достигнув зрелости; какое же тут регентство?), а в другой он — всего лишь воевода Игоря, а тот к моменту смерти отца был уже взрослым. Причём вполне вероятно, что неточны оба варианта, а на деле определённого порядка престолонаследия тогда просто не существовало, правом на власть обладал любой представитель княжеского рода. В таком случае Олег вполне законно мог быть выбран князем, даже если после Рюрика остался взрослый сын. Можно ещё добавить, что походы Олега и Игоря на греков в разных летописях отображены отнюдь не одинаково, неясно даже, сколько походов было. Или вспомним, что в одной летописи Аскольд и Дир — бояре Рюрика, ушедшие в Киев и совершившие нападение на Царьград, тогда как в другой они не имеют никакого отношения ни к Рюрику, ни к упомянутому нападению. Такой разнобой в дошедших до нас вариантах ранней русской истории наглядно доказывает, что ко времени составления первых летописей (а это ориентировочно середина XI века) русь не имела сколь-нибудь целостного представления о том, что было сотню лет назад и тем более раньше. Была только куча рассказов, зачастую пристрастных и противоречащих друг другу. Пытаясь как-то сложить их в единую мозаику, авторы первых летописей поневоле допускали серьёзные натяжки, очевидный след которых — явно растянутая и потому не внушающая доверия хронология времён Рюрика, Олега и Игоря в «Повести временных лет».
Далее углубляться в эту тему здесь излишне, достаточно отметить, что историческая память, основанная на прославлении подвигов, очень коротка. Начнись летописание, скажем, на столетие позже, относительно достоверные (конечно, отрывочные) сведения о временах Святослава, Владимира, даже Ярослава, мы могли бы черпать разве что из иностранных источников.

А почему всё же начали составлять летописи?

Здесь уместно вспомнить об «отце истории» Геродоте. Его «История» посвящена греко-персидским войнам, то есть первой полномасштабной схватке Эллады с глобаором, за которым стоял Гагтунгр. Именно эта схватка дала тему, на которой можно было осуществить прорыв, написать нечто, чего ранее на планете не бывало.
А что Геродот сделал такого небывалого? Историю писали и задолго до него. Но как? Яркий образец таких сочинений — рассказ царя Дария о его приходе к власти, более известный как Бехистунская надпись. Читаешь её — и впечатление такое, что сие начертано самим уицраором. Даже Дарий — всего лишь его орудие, а все остальные люди, о которых там говорится, — просто орудия Дария (или его жертвы, коли орудиями служить не согласны). О какой истине тут может идти речь? Тут мнение уицраора, которое должны усвоить все живущие в Персидской державе (а иначе жить не будут), то есть оно становится их правдой, которая попросту замещает истину, отменяет её. Был ли убитый Дарием правитель империи настоящим Бардией или самозванцем Гауматой — подобный вопрос по такой логике не может быть поставлен в принципе. Ибо непонятно, что означает «на самом деле», отменена сама объективная истина как таковая, её место заняла «царская правда»: велено считать, что это был самозванец, — стало быть, самозванцем он и был, вопрос закрыт.

А Геродот подходит к истории совсем иначе. Он стремится описать события так, как они происходили в действительности, — пусть и далеко не всегда с этим справляется. Он чётко отличает «нашу (эллинскую) правду» от истины и не сомневается в приоритете последней. Иначе мог бы сочинить нечто в духе Бехистунской надписи, изобразив эллинов в самом лучшем свете, их противников — наоборот, и все события изложив соответственно. И сорвал бы бурю аплодисментов — ещё бы, молодец, вот какими хорошими нас показал. Но Геродот был вестником Аполлона и восхвалению своего народа предпочёл честный рассказ, в котором полным-полно неприятных для греков сведений. Это демиургический подход к делу: говори, как оно было в действительности; так делают и сами демиурги, и люди, способные действовать по их логике. Но ведь греки не побили Геродота камнями; наоборот, он снискал большое уважение. Значит, его подход к истории (и жизни вообще) вписался в эллинскую соборность (пусть не как единственно верный, но хотя бы как допустимый), а это значит, что и Артемида на его стороне, — она при желании легко восстановила бы греков против слишком справедливого «отца истории». Вот это принципиально. Люди, пытавшиеся рассказывать о древних и современных им событиях с точки зрения истины, а не «нашей правды», могли появляться и до Геродота, и не только в Элладе. Но получить признание и стать образцом для подражания такой человек мог только в Элладе — потому что тут сама Соборная Душа на его стороне.
А ещё признанию Геродота греками чрезвычайно содействовало следующее. Основной сюжет его «Истории» — война между греками и персами, а победили в ней греки, что, с учётом мощи противника, вселяло в них огромную гордость. Поэтому даже объективный, содержащий кучу негатива рассказ об этой войне для них был очень интересен: ну да, всякое было — но победили-то мы.

На Руси — нечто подобное. В эпоху, предшествовавшую началу летописания, русь разгромила своих опаснейших врагов — хазар и печенегов — и создала огромное государство там, где раньше были лишь разрозненные, ни к каким совместным действиям не способные племена. Гордиться было чем — что создавало психологическую основу для того, чтобы начать писать свою историю в настоящем смысле этого слова, историю с позиций истины, а не прославления. Потому что рассказать даже чистую правду о победах — это само по себе прославление, зато без обмана. В обмане нуждаются проигравшие, стремящиеся затушевать своё фиаско. Победитель, если он не мелочен, может позволить себе рассказать всё как было на самом деле. А русь в то время была народом-победителем.

Сказанное, кстати, не только к летописям относится. Риторический вопрос: какой из русских походов на половцев более всего известен в наше время? Очевидно, что описанный в «Слове о полку Игореве». Но почему «Слово» посвящено именно этому, относительно небольшому походу, а не какому-то из гораздо более крупных? Видимо, из-за его необычного исхода. Как правило, русские походы на половцев завершались успешно, иногда не давали ожидаемого результата, но чтобы русское войско было разгромлено половцами в степи — такого не случалось ни до того, ни после. А тут не просто разгром — гибель всего войска и, что также уникально, пленение самих князей.
Если исходить из того, что смысл любого подобного произведения состоит в возвеличивании своего народа, то автор «Слова» умудрился сделать буквально наихудший выбор из всех возможных. Зная о многих крупных успешных походах в степь, он не стал их воспевать, а выбрал единственный провальный, да и небольшой к тому же. Однако автор «Слова» — несомненный патриот, а не чернушник. Чем же обусловлен его странный с виду выбор? Думаю, ясным пониманием того, что надо не бахвалиться, а осмыслять и устранять недостатки. Ведь только в таком случае рассказы о прошлом работают на более светлое будущее. Это всё та же традиция, идущая ещё от Геродота, демиургическая по своей сути. Автор «Слова» придерживался её точно так же, как и летописцы (к слову, в летописи поход Игоря тоже описан необычайно подробно). Не «петь славу», а рассказывать всё как есть, — от этого пользы гораздо больше. А ведь такой подход к описанию событий (хоть современных рассказчику, хоть древних) и теперь далеко не всякому по душе, а в те времена он и подавно не являлся чем-то общепринятым.

Но, конечно, между Элладой и Русью большая разница. Персидское нашествие произошло тогда, когда у греков уже имелась весьма развитая литература — а значит, была основа для того, чтобы всерьёз взяться за свою историю, не хватало стимула. Победа над Персией и стала таковым. Ведь она была, пусть и с большими оговорками, делом всего народа — вот что оказалось чем-то совершенно новым, поскольку ранее греки никогда ничего совместно не совершали. Защита от какого-то особо опасного врага была вообще единственным делом, вокруг которого они могли хотя бы на время объединиться.
Тогда как русское общее (опять же — с большими оговорками) дело существовало задолго до появления первых летописей, заключаясь в установлении и сохранении мира и порядка в восточной части славянского мира. Но раньше оно поглощало всю энергию. Русь творила историю, не имея сил и времени её описывать. Летописи появились лишь после победы над опаснейшими врагами и, как следствие, перехода Руси к относительно мирной жизни. Тогда и возникла устойчивая, никогда не прерывавшаяся традиция изложения истории с позиции истины. Пусть даже люди, которым это по-настоящему важно, были немногочисленны, но они уже никогда не переводились.