Часть 20. НА РУИНАХ СОЮЗА

БРЕМЯ ДЕМОКРАТИИ

    Упав с убитого красного Жругра, Навна осваивается в новой обстановке.
    Мир времени потускнел. За советское время русская богиня привыкла, что у неё есть рвущийся к будущей Земле конь — пусть и своевольный. А теперь такого нет. Новый Жругр никуда не рвётся, поскольку с рождения не заряжен никаким определённым видением грядущего.
    — Ну и ладно, — ободрил Навну Яросвет. — Значит, его мнение о будущем — белый лист, и мы со временем напишем на нём что надо. Нет худа без добра.

    Навна унеслась в мечту, где она на нынешнем Жругре, который пробивается к светлому будущему не менее вдохновенно, чем прежний, но видит цель точно так же, как сама Навна, — и в этом смысле неотличим от Жарогора. Потрясающе, особенно если вспомнить мучения с вечно тянущим куда-то в сторону и брыкающимся красным Жругром. А такая послушность уицраора обеспечивается тем, что власть не может делать что приспичит — она избирается и контролируется народом, саму стратегию развития страны определяет сплочённый вокруг своей Соборной Души народ. Чудесно.
    Налеталась всласть — и приземлилась опять в реальности, где тот самый Жругр ни в какое будущее её везти не помышляет. Да и самим русским богам сейчас не до будущего, они прижаты к стенке вопросом: что же делать с демократией?
    Плавный переход к ней, связанный с развитием политической грамотности народа, сорвался; демократия свалилась как камень на голову прямо сейчас, когда к ней не готов не то что народ, но и сам народный идеал. Из-за чего демократия получилась такой, что само это слово превратилось в ругательство. Однако теперь обстановка хотя бы прояснилась: поскольку демократия, хоть бы и самая вульгарная, уже налицо, то надо её просветлять, превращать в подлинное народовластие.

Для чего следует всеми силами просвещать Русомира, чтобы равняющийся на него народ мог руководить государством себе на благо.
Пока же отношения между Русомиром и Жругром странные, доселе невиданные. Жругр в смятении — до трона дорвался, а дальше что? И к решению внутренних проблем не готов, и противостоять возгордившемуся, почуявшему близость достижения всемирной власти и вдохновляемому Гагтунгром Стэбингу тоже не способен. И притом новый Жругр изначально под гнётом Дингры, даже в большей мере, чем когда-то его отец, а потому пока не может быть конём Навны, не сознаёт назначения, судьбы династии Жругров. Так что Русомир и Жругр не столько борются за власть, сколько — от неумения ею распорядиться — перекладывают ответственность друг на друга. В мире людей это проявляется самым прискорбным образом: ни власть, ни народ не имеют адекватного мнения по самым насущным проблемам, отчего те не решаются — и нарастает хаос.

    — Убедился, что замена Жругра ничего не решает, а только разваливает страну? — журит Русомира Навна. — Уже второго коня у меня угробил за один век! Чем Жругров менять, тебе самому надо меняться.
    — Красный Жругр всё равно не исправился бы, слишком упрям.
    — Ладно, что уж его теперь обсуждать, но нынешний Жругр не может хорошо руководить уже именно из-за тебя, не так ли?
    — Не из-за меня. Я ему правильно указываю, а он всё искажает.
    — Искажает не больше, чем другие уицраоры; а суть в другом — он надеется на тебя, а ты сам не знаешь, что делать. По твоим указаниям и сам Жарогор забредёт в болото. У тебя нет видения будущего. Сколько уже тебе говорю: не зарывайся в современности и прошлом, учись мыслить стратегически, равняйся на Россию, которая будет.
    — Ну вот опять… То коммунизм, то Россия, которая будет… Это же фантазии, как на них равняться, коли их нет в реальности?
    — Это коммунизм фантазия, и никогда я тебя не заставляла к нему идти, ты за прежним Жругром туда шёл. Да и не смог бы дойти вовек, потому что для этого тебя надо полностью переделать, проще уж вовсе заменить на другого. А Россия, которая будет, — та же Россия, которая есть сейчас и которая тебе прекрасно известна, — но без пещеры хаоссы. И ты в той будущей России — тоже ты, остался самим собой, только не просто зовёшься всенародным идеалом, а действительно стал идеалом людей, каждый из которых относится к России как к своему дому. И потому власть там, какая надо, так что демократия там настоящая, а не нынешняя. Ты сомневаешься, что так будет? Но ведь и в старину на Руси было народовластие, ты же помнишь.

    Само собой, Русомир помнит о старом русском народовластии, но оно в глуби веков, в совсем иной исторической обстановке, а главное — при нём уицраор отсутствовал или находился несколько в стороне. Жругр отдельно, демократия отдельно. А демократия, требующая контроля над уицраором, Русомиру в диковинку. Она как бы вообще другая, лишь слабо похожая на старую русскую, — и воспринимается как чужая, с Запада заброшенная. В ней демократия и либерализм сплелись в гордиев узел. Разумеется, демиурги его для себя давно распутали, а вот проделать такое в умах земных людей — задача тяжёлая. Навна тоже для себя отчистила демократию от либеральной шелухи и старается помочь в том Русомиру:
    — Настоящая демократия — суверенная, предполагающая право народа жить своим умом. Над ней нельзя ставить некие якобы обязательные для всех ценности. То, что установление в стране демократии непременно должно сопровождаться внедрением либеральных ценностей, — глупость. Народ может их принять, а может отвергнуть, все или некоторые, — это его суверенное право.

Но Русомир гораздо сильнее, чем Навна, опутан распространёнными в народе (и человечестве вообще) стереотипами и весьма склонен воспринимать демократию такой, какова та есть сейчас — не столько суверенной, сколько либеральной. В представлении Русомира сейчас стоит выбор между такой демократией и единовластием.
Правда, ни к какому конкретно единовластию он не тянется: монархия для него — нечто ископаемое, военная диктатура — вовсе не в русских традициях, и восстановления власти КПСС он тоже не желает. Его претензии к демократии — лишь от неумения поставить её себе на службу, она для него непонятный новый инструмент, который вырывается из рук и действует как ему самому приспичит, — так что Русомиру порой хочется попросту разбить его вдребезги. И разбил бы — да заменить чем-то лучшим не может.

А суверенная демократия предполагает видение будущего. Если народ достаточно чётко представляет, какой желает видеть свою страну, то может идти к такой цели своим умом, ни на какие посторонние идеологии не полагаясь. Пока же такого представления не имеет даже сам народный идеал.
Русомир не в силах чётко вообразить Россию будущего. От коммунизма отвернулся — а ясной альтернативы ему не представляет. Потому ориентиры готов брать лишь из того, что видит воочию. Способен признать за идеал либо наличную (или существовавшую в недавнем прошлом) российскую действительность, либо что-то, имеющееся за рубежом. А потому может или отрицать всякое движение, или стремиться вернуть прошлое, или подражать загранице. В первом случае Русомир ожидает от Жругра лишь поддержания порядка, устранения очевидных проблем, но никак не радикальных преобразований какой бы то ни было направленности. Во втором — хочет, чтобы уицраор вернул прошлое. В третьем — требует, чтобы у нас всё было так, как где-то за рубежом. Причём на самом деле ни один из этих вариантов Русомиру не по душе, и он мечется между ними, не в силах занять какую-либо определённую позицию. Соответственно, политика зависящего от него Жругра представляет собой неустойчивый компромисс между русскими (и советскими) традициями и подражанием загранице; хаотичная политика получается.

ХАОКР

Навна смотрит на всё через призму своей вечной войны с хаоссой. А потому воспринимает 1991 год прежде всего как повторение 1917 года. Опять не удалось победить косность очередного Жругра и тем спасти его от гибели, а Русь — от потрясений. Основное противоречие между программой красного Жругра и волей Земли устранено всё тем же грубым способом — сменой уицраора, а такая смена всегда высвобождает хаоссу. Та сильно осмелела. Давно ли Навна в мечтах уже видела пещеру разрушенной — и вдруг оттуда такая мощная контратака, хаосса захватывает новые пространства. Теперь к пещере и близко не подступишься. Кошмар.

    Хуже того, хаосса всё увереннее вползает прямо во власть. И над её пещерой, словно гриб над грибницей, вырастает Хаокр (Хаоссин Кремль) — бастион, который хаосса выстроила в государственной машине.
    Раньше красный Жругр сам обеспечивал порядок во властных структурах: подбирал людей, расставлял по местам, контролировал, поощрял и наказывал — вплоть до уничтожения. Теперь возможности уицраора в этом смысле резко ограничены — власть выборная и новый Жругр вынужден действовать через тех людей, которых навязал ему народ и ответственность которых перед уицраором отнюдь не полная. А поскольку избиратели в политике разбираются по большей части слабо, во власти может оказаться кто угодно. И таким образом возникает опаснейший очаг хаоса в самой государственной машине — Хаокр.
    Хаокр — сборище людей, которые умеют побеждать на выборах (или присасываться к победившим), не умея (или даже не желая) править Россией на благо народу. Понравиться избирателю способны, а работать на избирателя — нет. Они и сами по себе очень опасны, а вдобавок ещё и легко превращаются в орудие Гагтунгра или чужих уицраоров (обычно Стэбинга), а некоторые являются таковыми изначально.
    Быть массовым подобное явление может лишь при некомпетентности избирателя — ею и кормится Хаокр. Преодоление некомпетентности начинается с признания того, что это вообще нужно и возможно. Попросту говоря: если избиратель в политике ничего не смыслит и тем гордится, то Хаокру точно ничто не грозит. Если пусть даже ничего не смыслит, но того стыдится, — тогда совсем другое дело. А различие это определяется народным идеалом. Когда он сам действительно осознает, что должен хорошо разбираться в политике, и поверит, что ему это по плечу, — тогда и народ станет меняться в том же направлении. Тогда и будет сознательный, ни на какой популизм не клюющий избиратель, и выборы превратятся в действенный способ контроля над властью. И тогда лишившийся фундамента Хаокр рухнет.
    Судьба Хаокра, таким образом, решается в теремке Навны — Хаоссин Кремль недолго протянет после превращения Русомира в действительно всенародный идеал.

    Однако упорядоченно воспитывать Русомира Навна может лишь в относительно спокойной обстановке. Так что сначала надо навести хоть какой-то порядок в текущих делах. А они обстоят скверно. Жругр большей частью следует противоречивым указаниям Русомира и Дингры, а также влияниям Стэбинга, Гагтунгра и кого попало, и в такой сумятице хаосса всё жиреет и наглеет.
    — Надо дать Жругру побольше власти, пока всё вовсе не развалилось, — сказал Навне Яросвет.
    — Он не справится, — усомнилась Навна.
    — В любом случае сам справится всё-таки лучше, чем беспрерывно озираясь на Русомира и Дингру.
    Тогда Навна сказала Жругру:
    — Ты слишком прислушиваешься к Русомиру и Дингре; не пристало Жругру так осторожничать. Лучше управляй сам как сумеешь, мы с Яросветом тебе доверяем. Главное, придави хаоссу, а то уж вовсе спасу от неё нет.

Воодушевлённый Жругр начал действовать гораздо самостоятельнее. Через какое-то время добился — при полной поддержке со стороны русских богов — замены Ельцина Путиным, после чего начал руководить ещё увереннее. Сила вроде по-прежнему у Русомира, но он всё более самоустраняется от власти, позволяя Жругру управлять по его усмотрению, да тот уже и сам начинает вести себя отчасти как его отец и дед. Жругр частично придавил Хаокр и вообще заметно прижал хаоссу. Но такое решение — половинчатое и временное. Дальше-то что? Ведь Жругр уже становится опасным, ему нельзя давать ещё больше воли.
Однако если будущее туманно, то хотя бы настоящее стало достаточно устойчивым и определённым, что уже не так мало.

ПЕРЕД ПОЛЁТОМ

    А Навна всегда воспринимает прояснившееся настоящее как стартовую площадку для разведывательного полёта в будущее. А оно сейчас — тот самый рай, в который Навна впервые заглянула ещё на исходе восемнадцатого века, — Россия, скреплённая сознательным всенародным делом и народовластием.
    За два века русская богиня много раз наведывалась в тот рай, но достаточно ясной картины грядущего из таких путешествий вынести не могла. Многое выглядело несоразмерным и противоречивым, словно во сне. Оно и понятно: слишком мало известно с точностью, отчего слишком велик простор для домыслов и гаданий. Причём главные сложности обусловлены тем, что в будущем — народовластие, а как при нём поведёт себя привыкший к единовластию народ, даже его Соборная Душа знала весьма приблизительно.
    А она не станет просто выдумывать с нуля некое устраивающее её будущее — зачем? Как уже говорилось, мечта Навны — не замена существующей реальности чем-то вовсе новым, а её просветление. Мысленно преображаешь то, что в настоящем несовершенно, или добавляешь нечто, чего пока вообще нет, потом ещё что-то — и далее подобным образом; так логика, интуиция, фантазия постепенно создают желаемую и более-менее вероятную картину нового мира. У Навны она обычно получается зримой и осязаемой — словно сама явь. Но насколько верной? А это зависит от того, насколько чётко просматривается путь к тому будущему. Если он тёмен и изобилует развилками, то запросто можно оплошать, нарисовав такой образ будущего, который никогда не осуществится.
    А ведь до сих пор там всегда хватало развилок, причём Навна на них часто сворачивала не туда — выбирала самый приятный вариант. Обычно сбивалась с курса из-за нежелания менять одного Жругра на другого, иначе говоря, из-за нежелания допустить революцию. При царе, совершая подобные вылазки в будущее, упрямо выбирала вариант, предполагающий эволюционное превращение монархии в республику, а в советское время — столь же эволюционный вариант перехода к демократии. Отчего рисовала такие картины того рая, которые на поверку оказались немногим ближе к реальности, чем изображение жизни на Луне в романе Уэллса. Очевидно же, что тот мир будущего был бы заметно лучше, не случись на пути к нему катастроф 1917 и 1991 годов.

Однако ныне цель уже гораздо ближе и видна лучше. Особенно прояснилась она за десятилетие знакомства с реальной русской демократией. Многие старые иллюзии развеялись, зато возникло немало новых идей; потому контуры будущего стали куда отчётливее. Причём теперь самый вероятный путь к нему как раз тот, что более всего устраивает Навну. Нет больше вопроса, как перейти к демократии и как сделать Жругра терпимым к ней. Ведь какая-никакая демократия уже есть, а нынешний Жругр от рождения к ней приспособлен. Так что основная проблема — просветление демократии, превращение её из нынешней корявой в настоящую. Вот он, прямой путь в ту счастливую жизнь; ответвления, правда, имеются, можем по глупости или в силу чего-то вовсе непредвиденного свернуть опять к какой-нибудь революции или иным потрясениям, но основной путь — безусловно этот, эволюционный.
Собственно, он определённо обозначился ещё в девяностые, но тогда Россию так лихорадило, что как-то не до будущего — взлететь к нему с такой качающейся и дребезжащей платформы затюканная текущими проблемами Навна не могла. Не удавалось ей тогда сосредоточенно и обстоятельно помечтать о светлом завтра. А теперь хотя бы настоящее более-менее прояснилось, устоялось — а значит, появилась хорошая площадка для разведывательного полёта в грядущее.

Естественно, Навне надо знать, каким там станет её теремок. Воображая, как тот будет преображаться, она ощущает какое-то знакомое подзабытое предвкушение; оно тянет её в глубь веков — и наконец она обнаруживает себя в раннем детстве. Здесь у неё — страшно представить — даже нет теремка, зато — и это чудесно — есть вера в то, что для счастливой жизни нам достаточно жить дружно. Долго гуляла по родному граду и вокруг него, по полям и лесам, одна и вместе с подругами и подопечными, забывая всё, что узнала потом, вновь превращаясь в десятилетнюю девчушку, которая попросила отца рассказать о Поле. И вот он рассказывает, а Навна видит, как на щите растёт сияющий теремок, в котором она учит детей, что главное для счастья — жить дружно, а прочее приложится. Но как же так? Ведь в действительности тогда к ней прилетел другой теремок — богатырский, а сейчас что за наваждение? Поражённая Навна огляделась — ах, оказывается, она уже снова в современности, это здесь в недалёком будущем явственно просвечивает тот идеальный теремок. В детстве его предвкушение строилось на иллюзиях — и не сбылось, а теперь опора куда прочнее. Да, если хорошо постараться, то через считаные десятилетия и в самом деле та мечта хотя бы отчасти осуществится.
«А всё-таки я и в десять лет не так уж мало соображала, — подумала она. — Ожидала, что будет идеальный теремок, — так он и в самом деле будет. Ну, ошиблась в сроках на полторы тысячи лет… и что? Вот ждать того, чего быть вовсе не может — ошибка гораздо худшая».

Зарядившаяся от детства энергией Навна ещё раз вдумчиво осмотрелась, впитывая в себя всю сегодняшнюю реальность, — и понеслась в прекрасное далёко, набирая скорость. Видит, как меняется жизнь: что-то просветляется, что-то, неисправимо тёмное, тает, а что-то — светлое и ныне невозможное — зарождается и крепнет. Не научно-технический прогресс замечает она в первую очередь — и даже не социальный, её внимание сосредоточено на душах людей, а в особенности на том, как в них растёт чувство ответственности за всю страну.
И наконец Навна вплывает в ту Россию, какая будет через несколько десятилетий (а через сколько именно — зависит от нас).

В СВЕТЛОМ БУДУЩЕМ

    Знакомство с будущим Навна начала с Мира соборности. А он здесь восхитителен. По сравнению с современностью, звёздочки-души в русском созвездии стали ярче, перемигиваются гораздо дружнее и веселее — и между собой, и со звездой-Навной. Тем более что само существование Соборной Души — для народа не тайна. Во всяком случае, нет никого, кто про неё не слыхал. Правда, слышать — одно, верить — другое.
    — А ты знаешь, кто я? — обратилась Навна к одной из звёздочек.
    — Знаю. Ты русская Соборная Душа. Тебя Даниил Андреев выдумал — как и Яросвета.
    — И это плохо, что выдумал?
    — Скорее, хорошо. Красивая сказка… полезная даже.
    — Не выдумал, а первым разглядел из земного мира столь ясно, что смог всем рассказать, — послышалось со стороны другой звёздочки. — Ты в самом деле наша Соборная Душа, а вовсе не выдумка.
    И другие заговорили наперебой. Разброс мнений огромный — от признания Соборной Души вредным суеверием до безоговорочной веры в неё, даже преклонения перед ней.

Мечтай Навна отвлечённо — выдумала бы такое будущее, где никто не сомневается в её существовании. Однако русская богиня мечтает сосредоточенно и ответственно, старается создать реалистичный образ будущего, а потому по возможности учитывает всё. А она слишком хорошо знает как силу материалистических догм, так и то, что в ортодоксальную христианскую традицию понятие Соборной Души тоже сложно вписать, — а потому и не надеется, что её так быстро все признают. Несомненно, ей суждено ещё очень долго в глазах многих оставаться лишь фантомом.
«Впрочем, что тут сильно расстраиваться, — подумала она. — Даже и такое воистину чудесно по сравнению с современностью, где про меня почти никто вовсе не слыхал, а кто слыхал, тот, скорее всего, воображает меня сидящей в инфрафизической темнице».

Обмениваясь с душами людей мыслями и чувствами, Навна проникается духом новой эпохи, входит в роль Соборной Душой такого народа — конечно, того же самого, что и сейчас, но в чём-то совсем нового. Наконец, решает, что пора из Мира соборности переместиться в мир обычный. Через наугад выбранную звёздочку — чью-то душу — заглянула в первую попавшуюся семью, потом в другую, третью… Ходила туда-сюда, слушая и разглядывая, что люди думают, говорят и делают.
А они стали заметно лучше. Культура ощутимо подросла. И об экологии заботятся гораздо прилежнее, мусорить стало вовсе не прилично. О здоровье тоже пекутся больше; понимают, что спорт для здоровья, а не для медалей; да и вообще физкультура ставится выше спорта. И пьянства гораздо меньше, курение вышло из моды, а наркомания — тем более. А основная причина всего этого — то, что люди намного более, чем сейчас, склонны относиться к стране как к своему дому, иначе говоря — стали намного более похожи на Яросвета и Навну. И неудивительно — здесь исходящее от небесного теремка Навны сияние лечит земную Русь от недугов гораздо лучше, чем в современности. Потому что сам теремок светится по-новому. Надо в него наведаться.

Навна оставила пока земной мир, вознеслась на небеса, к своей обители. И остановилась поодаль, обошла теремок кругом, долго разглядывала со всех сторон с восхищением: таким его она ещё не видала. Исходящее от него свечение необычно, оно стало намного ярче и мягче. Из всех излучаемых теремком идей самой заметной, самой настоятельно внушаемой стала та, что Навне милее всего: главное условие счастья народа — человечные отношения между людьми, взаимопомощь, а прочее второстепенно.
И она знает, почему её палаты светятся не по-прежнему. Изменился обитающий там народный идеал.

    Едва переступив порог теремка, Навна поинтересовалась у Русомира, каково, на его взгляд, главное условие счастливой жизни в России. И получила ответ, какого в современности не дождёшься:
     — Если каждый будет заботиться о стране как о собственном доме, ко всем относиться по-человечески, заживём отлично.
    — Но уметь же надо. Если плохо знаешь свою страну, то получится бестолковая забота, просто патриотическая суета, от которой порой больше вреда, чем пользы.
    — Так надо знать страну хорошо — как свой дом, понимать, что ей действительно нужно — и всей стране, и каждому человеку.
    — Но чтобы в этом соображать, надо постоянно интересоваться жизнью в России, вдумываться; а это тяжело и от личных дел отвлекает.
    — Ну отвлекает — и что? Все должны в этом разбираться, чтобы и самим вести себя по-людски, и за властью всем вместе присматривать, не позволять ей разлагаться. А раз все должны — то и каждый отдельно взятый человек должен, чтобы не оказаться хуже других. Почётная обязанность.

    Навна ощущает себя так, словно принимает экзамен — после обучения долгого и тяжёлого, но завершившегося полным успехом. То, что в современности доходит до Русомира туго, в этом прекрасном будущем стало для него очевидным. И Навна, слушая его, точно ощущает себя как в раю. Но продолжает проверку, переходит к планетарным делам:
    — А какой-то единый для всех стран порядок может потребоваться?
    — Зачем?
    — Есть же общие проблемы, которые приходится решать усилиями многих стран, — например, насчёт той же экологии.
    — Так мы и решаем — находим с другими народами общий язык по принципу «Патриоты всех стран, объединяйтесь!» Умные патриоты должны уметь договариваться — так, чтобы было хорошо всем — и каждой стране в отдельности.
    — И всегда получается договориться?
    — Не всегда; но иначе ведь всё равно никак.
    — А вот некоторые полагают, что так ничего не достичь — всё равно в итоге всё настолько запутается, что придётся разрубить этот узел, раз и навсегда ввести для всех народов единые правила, единую концепцию развития.
    — Мы не допустим, чтобы всё до такой степени запуталось.

    Навна хотела ещё о чём-то полюбопытствовать, но тут нараставшее по ходу беседы недоумение Русомира прорвалось наружу:
    — А зачем ты задаёшь мне такие странные вопросы, ответы на которые очевидны?
    — Затем, что прилетела из прошлого, в котором такие ответы вовсе не представлялись тебе очевидными…
    — Ясно, — понимающе кивнул Русомир, привычный к странствиям своей учительницы по разным мирам и временам. — Но в том прошлом я блуждал в политике, вот и цеплялся за всякие готовые схемы, избавляющие от необходимости самому шевелить мозгами. Теперь не блуждаю — и не боюсь сам думать.

Навна всматривается в Русомира — не забывает, что он здесь только выглядит настоящим, а на самом деле создан её фантазией. Точно ли он таким станет и в реальном будущем? Не уклонилась ли опять она, изобразив его таким, от добросовестного прогноза к беспочвенной мечте? Пожалуй, не уклонилась. Да и не столь уж радикально он отличается от того Русомира, который в начале нашего века. Тот тоже порой пытается рассуждать подобным же образом — но банально путается, не привык к столь полной и безусловной ответственности за страну. А тут, в будущем, — уже привык.

    Она спросила:
    — Русомир, а тебе сейчас в чём труднее всего с людьми?
    — Вот я считаю, что каждому следует заниматься тем, что ему более всего по душе и чем он может принести наибольшую пользу всем. И у меня одно другому не противоречит. А у людей зачастую не так — человек хочет заниматься вовсе не тем, чем может быть наиболее полезен. Вот с таким противоречием труднее всего.
    — А может, наиболее полезен он может быть как раз тем, чего ему самому хочется, только этого так просто не разглядишь, вот и кажется, что его тянет к какой-то ерунде. Бывает же так.
    — Бывает. Вот и говорю: очень тут всё запутанно.
    — Так что поделаешь, распутывать надо. Это у глобалистов всё просто: выдумают, каким положено быть человеку, и под этот шаблон всех подгоняют, обрубая всё, что вроде бы лишнее. А мы признаём, что человек должен оставаться самим собой, а посему никуда нам от такого живого человека не деться, надо его как-то понимать…

РАЗМЫШЛЕНИЯ В РАЮ

Покинув тот свой будущий теремок, Навна опять любуется им со стороны и размышляет. Идея человечности, дружбы, взаимопомощи не стала бы главной в потоке, который изливается из теремка в души людей, если бы не ослабла другая, веками господствовавшая идея необходимости единства против внешних врагов, а значит, и необходимости жёсткой власти. Понятно, что такая власть неизбежно нарушает нормальные человеческие отношения, но Навна её поддерживает, поскольку для Соборной Души безопасность её народа важнее всего. А в светлом будущем потребность в жёсткой власти заметно сократилась, поскольку Россия стала сильнее, а внешние угрозы — меньше. А почему?

Навна знает, в каком направлении искать ответ на этот вопрос. Мы перестали сами на себя накликать беды, хватаясь за всяческие схемы перекройки мирового порядка. Место, которое в нашем сознании когда-то занимал марксизм и на котором в современности старается закрепиться либерализм, в светлом будущем пустует — и ничем занято не будет. Потому что пытающаяся всё на свете расставить по полочкам идеология — костыль для тех, кто неспособен свободно мыслить о делах страны и мира; а мы мыслим самостоятельно.
Правда, не все — ещё хватает людей, для которых политика — дремучий лес. Но такое хотя бы уже не воспринимается как норма — потому что противоречит народному идеалу. Тут явный контраст с нашим временем, где человек, хорошо разбирающийся в политике и притом никакой личной выгоды из того не извлекающий, выглядит чуть ли не как инопланетянин. А в будущем не так. Поскольку сам народный идеал самостоятельно и разумно судит о делах страны и мира, то и в народе такое умение считается естественным и похвальным, не вызывает вопроса: зачем тебе это и что ты лично с этого имеешь? Ведь ответ известен: со знанием дела участвовать в удержании власти под контролем — почётная обязанность, хоть и нигде не записанная. Поэтому понимающих в политике людей достаточно, для того чтобы стратегия развития страны вырастала прямо из желаний народа, а не диктовалась некой отвлечённой концепцией.

    С метафизической точки зрения это смотрится как воплощение старой мечты Навны: она держит Жругра в повиновении с помощью всех и каждого — что надёжнее всего.
    Навна вспоминает, что говорил Яросвет больше тысячи лет назад: «Князья делом покажут, как совмещать в себе человечность и государственное мышление. Для начала достичь такого совмещения хотя бы в пределах одного княжеского рода — чтобы он служил образцом для всех. Пусть все воочию видят, что такое вообще возможно — жить как все люди, не резать брат брата и сын отца, и при всём том мыслить и действовать государственно. Каждый день глядеть Жругру в глаза, оставаясь человеком. Князья делом докажут, что человеку такое по силам. Потом постепенно другие начнут брать с них пример — и когда-нибудь весь народ тому же научится».
    А ведь и в самом деле научился — здесь, в светлом будущем. Иметь собственное обоснованное мнение о делах всей России, отстаивать его и при этом не превращаться в фанатика, готового резать людей с иными взглядами, — такое стало нормой. А значит, образно выражаясь, глядеть Жругру в глаза и оставаться человеком — тут обычное дело, а не нечто, доступное лишь немногим избранным.

    А чего хотят люди? Прежде всего — просто оставаться самими собой. Русские хотят оставаться русскими, татары — татарами, удмурты — удмуртами и так далее. Никому не хочется, чтобы его душу переформатировали.
    Навна отправилась по гостям, повидалась с Соборными Душами других народов России — и убедилась, что с ними стало легче общаться, жизнь подбрасывает меньше причин для разногласий. Особенно благодаря тому, что заметно уменьшилась угроза обрусения малочисленных народов. Навна этому тоже очень рада, поскольку считает, что русские должны своих детей растить, а не восполнять убыль за счёт русификации — как других народов России, так и мигрантов. Пусть другие российские народы тоже растут и процветают, а массовая миграция извне нам вообще ни к чему.
    Да и нет уже той убыли, которую якобы требуется восполнять. Кружась над Русью, озирая её всю целиком, Навна видит, что опасность вымирания русского народа миновала — семьи в светлом будущем отнюдь не столь малодетны, как в современности. И в прямой связи с этим прекратилось скучивание людей в мегаполисах, вовсю идёт обратный процесс, заселяются сельская местность, Сибирь и Дальний Восток.

    Навна снова взлетела к теремку. Теперь окончательно ясно, что иным он стал именно благодаря тому, что зависимость от внешнего мира сильно сократилась. Сами определяем стратегию развития страны — и сами же её выполняем; тут нет какой-либо привязки к идее некого единого глобального порядка. А сколь опасна такая привязка, Навна отлично знает по опыту. Если встраиваться в мировой порядок, водворяемый другими (скажем, Западом), то это делает Россию столь зависимой от «передовых стран», что самые разнообразные угрозы вылазят буквально отовсюду. А если мы сами претендуем переустроить жизнь человечества по нашему собственному вкусу, то другие страны воспринимают это как агрессию, и Россия оказывается в кольце врагов. В обоих случаях наше положение столь опасно, что Соборная Душа поневоле должна упирать на необходимость единства перед лицом внешних врагов, сплочения вокруг власти, а всё прочее оказывается второстепенным.
    А в светлом будущем такой беды нет. Тут народ понимает, что связь между положением на Руси и глобальной политикой иная: продвигаясь собственным путём, Россия подаёт пример другим странам — пусть тоже развиваются каждая как ей удобнее, не вмешиваясь в чужие дела. В таком смысле мы впереди планеты всей — а в ином и не надо. Хотят с нас брать пример — хорошо, не хотят — и ладно, не наше дело. Так что Россия в относительной безопасности. А значит, требование единства против внешних угроз уже не столь настоятельно, уже не возвышается над всем — и уже не излучается теремком Навны с прежней силой. Благодаря чему главной становится та самая милая сердцу Навны идея человечности, взаимопомощи: живите дружно, заботьтесь и о своих ближних, и обо всей стране — и будем счастливы.
    Вот почему теремок Навны светится по-новому.

И в Мире времени русская богиня летит на послушном Жругре рядом с улыбающейся Землёй, которая очень довольна такой верной своей помощницей.

Навна долго не могла выбраться из чудесного будущего — очень уж оно ей полюбилось. Наконец всё же вернулась в современность — и обнаружила, что та стала светлее. Конечно, сама по себе нынешняя жизнь осталась той же — и народ вымирает, и коррупция кругом, и уголовщина, и мусор везде во всех проявлениях — от пивных бутылок до телерекламы; впрочем, что там перечислять общеизвестное. Но на унылом настоящем лежит отблеск светлого будущего. Навна ведь не с пустыми руками вернулась из своего странствия, а с ясной картиной как самого будущего, так и пути к нему. И теперь, глядя на то, что есть в наличии, уже видит, что вместо этого будет через какие-то десятилетия и как к такому прийти.

ДИНГРА ВО МГЛЕ

    Дингра, получив при новом Жругре гораздо большую свободу, не в состоянии ею распорядиться. Представления кароссы о своём же благе всегда невнятны и противоречивы, но сейчас это особенно опасно из-за той воли, до которой она дорвалась. Страдая от разброда в стране, Дингра плачется Навне:
    — Нет нынче правды. Всё для богатых, народу шиш. То ли было в советское время!
    — Так ты же сама ругала прежнюю власть за то, что тащит нас к какому-то непонятному коммунизму и сажает русским на шею кого ни попадя. Хочешь опять везти всё прогрессивное человечество к коммунизму? — саркастически вопрошает Навна.
    — Не нужен мне никакой коммунизм и вообще всякая подобная чушь. И так все нам на шею садятся, а уж всё человечество тащить я точно не хочу!
    — А кто именно нам на шею садится?
    — Да все нерусские.
    — Но в Советском Союзе нерусских была половина, а в нынешней России — лишь пятая часть; в этом смысле нам легче стало, получается?
    — Да ничего не легче, только хуже! Развалили гады Союз!
    — Так ты хочешь вернуть Советский Союз, чтобы Россия кормила все прочие республики?
    — Нет, я хочу вернуть Советский Союз, чтобы русским в нём было хорошо.
    — Но какой Советский Союз без КПСС, а КПСС разве может отказаться от движения к коммунизму? А значит, русским придётся всех тащить на себе.
    — Не хочу никакой КПСС, просто хочу равенства, как в Советском Союзе.
    — Советский Союз без КПСС?
    — Ну вроде того.
    — Если без КПСС, то власть какая должна быть?
    — Народная. Чтобы о народе заботилась, а не о себе.
    — Но любая власть уверяет, что заботится о народе, а ты про любую власть говоришь, что она только о себе думает. Ты и царскую власть в этом винила, и советскую, и нынешнюю тем же попрекаешь. А как-то определённее можешь сказать, какой должна быть власть?
    — Ну говорю же — чтоб о народе заботилась, не о себе… вечно ты меня запутываешь.
    — Но власть нынче выборная, разве нельзя выбрать людей, болеющих за народ?
    — Нельзя. Там все жулики.
    — Что ж ты так начальству не доверяешь? Начальство тоже в основном русского происхождения, не чужие тебе люди.
    — Чужие. Нерусь там одна, замаскировалась только.
    — Но заменить же можно, избиратели по большей части русские — наши с тобой.
    — Нельзя — избирателей обманут, а результаты подтасуют.
    — А что же ты только ноешь, как будто ничего не можешь? Никогда ведь Жругр не был от тебя настолько зависим.
    — Нисколько он от меня не зависим. Вытворяет что хочет, на меня не глядя. Старый Жругр был гораздо лучше.
    И далее в том же духе, по кругу. Словом, Дингре нужна власть, которая даёт народу всё, даже невозможное, не требуя от него взамен ничего — даже хотя бы просто вразумительных распоряжений. Да будь Жругр даже абсолютно послушен Дингре, а выполнить её требования всё равно не сможет — те друг за друга заплетаются. Словом, кароссу устроит лишь тот самый Жругр-Жарогор, чудодейственно решающий все проблемы. Эта детская игрушка Навны и доселе привлекательна для Дингры.

Навна не особо пытается Дингру переубедить. И вообще, к подобным дискуссиям относится спокойно — привыкла. Знает, что каросса не уступит, такое уж у неё распылённое сознание, в смысле способности глядеть истине в глаза и устранять противоречия собственного мышления Дингре до Навны даже намного дальше, чем той — до Яросвета. А зачем такие разговоры вообще? Во-первых, как ни упряма каросса, но Навну авторитетом признаёт, а потому, при всём брюзжании, хоть что-то потихоньку от неё усваивает. А во-вторых, Соборной Душе надо общаться с кароссой просто для поддержания их относительного единства. Им вовсе без взаимопонимания никак нельзя. Особенно теперь, когда у Дингры такая сила.
Но как бы взбалмошно и бестолково ни отстаивала Дингра благо русского народа, как бы приземлённо это благо ни понимала, а такой своей активностью она поддерживает у народа его инстинкт самосохранения, исчезновение которого — катастрофа. Да пусть каросса заботится только о материальных потребностях народа, пусть хочет всего сразу, хватается за всё, путаясь во всём, — ладно, разумную стратегию и без неё есть кому выработать. А дело кароссы — просто поддерживать единство русского народа хотя бы на уровне родственных связей; не будет этого — и ни демиург, ни Соборная Душа народа не спасут, ибо нельзя спасти народ, утративший инстинкт самосохранения, ставший толпой чужих друг другу одиночек. Дингра делает то, что ей положено, — сохраняет фундамент русского соборного мира, и бессмысленно требовать от неё большего.

ОБЫЧНЫЙ НЕОБЫЧНЫЙ ШАГ

    В Мире времени Навна летит на Жарогоре рядом с Землёй, грустно озираясь на увязшую в прошлом Русь и плетущихся там же Русомира и Жругра.
    — Вот почему я сама уже тут, а мы в прошлом? Как мне нас увлечь сюда, на настоящую Землю?
    — Объясни народу, что сейчас мы делаем всего лишь следующий шаг, который не страшнее прежних, — ответил Яросвет.

Сама Навна видит русскую историю как последовательность шагов к совершенству, и ей ясно, что нынешний шаг в будущее — обычный. Но для обывателя изменения, творящиеся на его глазах или случившиеся относительно недавно, зачастую заслоняют всё прошлое — по принципу «что ближе, то крупнее».
Например, при Петре I происходит европеизация — и многим она кажется важнее всего, что бывало на Руси раньше. Ордынское иго, и освобождение от него, и установление самодержавия, и смена династии, и всё прочее, — вроде события мелкие по сравнению с нынешней сменой самого образа жизни. И если делать упор на это, получается, что раньше была «азиатская Русь», веками пребывавшая в одном сонном состоянии, — а настоящая цивилизованная Россия якобы только сейчас и начинается. Позднее подобным образом оценивалась Октябрьская революция — мол, до неё было, по большому счёту, одно и то же — эксплуатация человека человеком, пусть в разных формах, и лишь Октябрь действительно в корне изменил судьбу России (и даже человечества). Так и сейчас — переход к демократии представляется многим как главное событие в русской истории. Дескать, раньше всё решал государь (а звался он великим князем, императором или генсеком КПСС — невелика разница) — и лишь теперь впервые народ берёт судьбу страны в свои руки. Словом, какое-либо новшество (европеизация, смена социального строя, установление выборности власти или ещё что-то) выставляется как столь значимое, что вся русская история до него — одно, а после него — уже принципиально иное; история разрубается им на две противостоящие части. При таком подходе невозможно смотреть на неё как на последовательность согласованных друг с другом шагов.

    Русомиру тоже сложно осознать нынешнюю эпоху как естественное продолжение советской, а ту — как естественное продолжение царской.
     — В царское время мы шли в одну сторону, в советское — в другую, сейчас — в третью, — говорит он Навне.
    — И куда, по-твоему, мы шли при царе?
    — Обобщённо говоря, к всё большему порядку, основа которого — монархия.
    — И какова была конечная цель?
    — Наверное, столь сильная власть императора, что обеспечивает всеобщее благоденствие.
    — Это мнение тогдашнего Жругра. А для нас с Яросветом ни монархия, ни республика самоценностью быть не могут. Нам лишь бы дети росли в мире и благополучии; пока монархия лучше всего это обеспечивала, до тех пор мы её и поддерживали.
    — А советская эпоха? Собирались построить коммунизм — и не построили.
    — Это красный Жругр собирался, а не мы.
    — А сейчас какая цель? Максимально полная демократия?
    — Но для нас демократия — тоже не самоценность; не будь для неё условий — мы и без неё обошлись бы. Однако условия есть.
    — Так сейчас вроде демократия — а на деле бардак.
    — Но нынешняя эпоха — ещё не состоявшаяся; даже Жругр до сих пор не приручён. Смешно сравнивать её с царской или советской — как сравнить недоделанное с готовым? А чтобы эпоха состоялась, ты должен уже сейчас представлять, что будет. Вот оно, русское светлое будущее… ну не видишь, зато я вижу, сколько раз уже в нём бывала! Главнейшее его отличие от современности — то, что нет пещеры хаоссы, а значит — всей лезущей из неё мерзости. Не пьём, не курим, не губим природу, прочей ерундой не занимаемся, трудимся на благо Родины и тем счастливы… да, так оно и будет, я знаю… мы с Яросветом знаем. И ты в том светлом будущем понимаешь меня. Ведь умел же когда-то!

    Навна скатилась на 12 веков в прошлое. Здесь она всего лишь ильменская богиня, закрывшаяся от страшного Хазаора лесом в тысячу вёрст, — но зато Русомир не просто усваивает те или иные её указания, а понимает, чего она хочет. У них общая стратегия: оба учат людей помогать родным, не преступая при этом справедливости, разумно выбирать власть и приглядывать за ней. Русомир тогда хотел того же, чего и сама Навна, — это же воистину утерянный рай.
    — Тогда ты меня понимал, — ностальгически напомнила она Русомиру, вернувшись в настоящее.
    — Понимал, пока рядом с тобой не было Жругра. Он появился — всё перекосило. Трудно уловить твою логику, коли она зависит от такого чудища.

    Да, всё та же беда. То была демократия без уицраора, а о её восстановлении и речи быть не может. В самом деле, учить Русомира демократии, прямо опираясь на тот его древний опыт, — дело весьма неблагодарное. Так что Навна воспринимает старое народоправство прежде всего как источник вдохновения — и для себя, и для Русомира; тот должен сознавать, что демократия — явление вполне русское, до сих не получавшее должного развития лишь в силу обстоятельств, вынуждавших к жёсткой власти. Поэтому она ответила:
    — Насчёт Жругра — вопрос отдельный. Но такое взаимопонимание у нас с тобой всё же было?
    — Было.
    — Так что речь всего лишь о том, чтобы его восстановить. Это гораздо проще.
    — Конечно, проще. По крайней мере, знаю заранее, что оно вообще возможно.
    — А ещё в светлом будущем всенародное дело, цель которого тебе ясна. И такое у тебя не так давно было — в Великую Отечественную. Так повторим то же, прямо сейчас, — уничтожим Хаокр. Гляди на него, как на Гитлера, — и народ так же глянет.
    — Но с Гитлером же было не так. Тогда я внушал людям, что надо воевать на совесть, а что именно кому делать и как — тут уж их Жругр расставит по местам. Полное понимание обстановки требовалось лишь тем, кто на самом верху, а вообще люди действовали по приказу. А быть сознательным избирателем — совсем не то же, что солдатом.
    — Конечно не то, — язвительно заметила Навна. — В окопе сидеть не надо, под пули идти не надо.
    — Зато каждый должен адекватно представлять обстановку в стране и вокруг неё. Это, мягко говоря, трудновыполнимое требование.
    — А я и не говорю, что лёгкое. Но справимся.
    — Допустим, справимся. Но едва мы победили Гитлера, как понятное мне всенародное дело опять сменилось непонятным; а теперь разрушим Хаокр — не получится ли то же самое? Понятное всенародное дело мне знакомо только временное, авральное, когда жизнь к стенке припрёт, — а как насчёт постоянного всенародного дела?
    — Оно тебе тоже знакомо, только раньше оно опиралось на марксистский костыль, который теперь пора выбросить.
    — Так я же выбросил.
    — Ты только марксистский костыль выбросил (вернее, просто в сторонку отложил и порой под настроение к нему тянешься), а надо избавиться от самой мысли о любом костыле. Суть костыля — допущение, что возможен некий подходящий для всех народов образ жизни и что потому нам ничего своего изобретать не надо. Забудь про костыль вовсе.
    — Да он мне вовсе не нужен, — сердится Русомир.
    — Конечно, если ни в какое будущее не идёшь, сидишь в унылой современности, как Илья Муромец на печи, тут не то что костыль — ноги не нужны. Но ты же хочешь в светлое будущее, я знаю. Уже шёл туда, хоть бы и с костылём, — и не забудешь вовек.

    Не забудет, конечно. И то, что в предполагаемом будущем много такого, что Русомиру уже знакомо по прежнему опыту, весьма его ободряет. Однако эти знакомые кусочки не складываются в единую мозаику, тонут в незнакомом и подозрительном, отчего в целом будущее выглядит очень туманным.
    — Так при любом шаге в будущее впереди — что-то небывалое, — терпеливо разъясняет Навна. — В этом смысле любой шаг в будущее — необычный. Но ведь у тебя за спиной таких шагов уже много. А очередной необычный шаг — это уже, можно сказать, обычный — раз уж очередной.
    Но это Русомиру усвоить сложно.
    — Усвоишь, когда разглядишь всю тетраду и поймёшь нашу логику, — заверила Навна. — Изучай историю — и поймёшь себя.

ТУПИК ГЛОБАЛИЗМА

    Если Навна вдохновляет Русомира сделать следующий исторический шаг, то Светломир полагает, что никаких достойных шагов в прошлом у русского идеала попросту не было. Да и сейчас отводит ему роль ведомого, а впереди намерен шествовать сам. Он уже в перестройку начал расправлять плечи, а после падения Союза и вовсе обрёл второе дыхание. В этом смысле и для него 1991 год — повторение 1917-го, только эмоции совсем не те, что у Навны. Обретя немыслимую ранее свободу действий, Светломир ощутил эйфорию, вознамерился вести Россию (а затем и всё человечество) в сияющее будущее. Ему кажется, что теперь он в куда более выигрышном положении, чем во времена Ленина. Тогда русский либератер был сам повязан марксизмом и зависим от марксистского Жругра, а теперь имеет несколько собственных теорий развития человечества (не решил ещё, какая лучше — или на ходу выработает новую, оптимальную, благо его земные последователи в этом уже поднаторели) — а нынешнему Жругру можно внушить что угодно.
    Светломир намерен сплотить вокруг такой теории передовую часть российского народа, а затем и всего человечества. Эти люди, по его мысли, водворят на Земле мир и благоденствие. И воспитывать их лучше с детства — так что Светломир подбирается к подрастающему поколению. Но наталкивается на Навну.
    Будь та полностью охвачена ностальгией по прошлому, Светломиру было бы куда проще: пусть держащаяся за старину часть народа остаётся со своей Соборной Душой, а жаждущие новизны пойдут за Светломиром. Ан нет, Навна хоть и всегда отчасти ностальгирует, но и в грядущее тоже всегда устремлена. Образ светлого будущего (то и дело уточняемый — она же теперь туда довольно часто наведывается) постоянно перед её глазами, и она хорошо усвоила выработанную Яросветом стратегию развития — и всем её всячески внушает. И тем самым отбирает у Светломира как раз тех людей, которые и представляют для него наибольшую ценность, — самых мыслящих, нацеленных на создание чего-то небывалого.

    Светломир попробовал найти с Навной общий язык по этому важнейшему вопросу:
    — Ты же знаешь, в концепции Розы Мира, — он умышленно взял для примера именно ту из вдохновлённых им теорий, которая Навне милее прочих, — предполагается Всемирная федерация, находящаяся под этическим контролем сторонников Розы Мира. А кто они, эти люди, имеющие право контролировать все государства планеты? Чем они лучше прочих? Да именно тем, что способны смотреть на всех людей, на все народы одинаково — а потому объективно и справедливо. И это именно потому, что ни у кого из них нет никакой особой связи с каким-либо народом. Только они покончат с войнами.
    — С войнами покончат умные патриоты, — ответила Навна. — Умеющие согласовывать благо своей страны с благом других стран.
    — Но это же утопия. Настоящий человек должен быть связан прямо с человечеством как целым. А у этих что? Каждый привязан к человечеству через какую-то собственную точку. У него родители не те же, что у других, вообще родня не та же, что у других, своя страна — не та же, что у всех людей, и так далее. Это же разобщает людей, разве не очевидно? Каждый заботится о своих — а не обо всём человечестве.
    — Обо всём человечестве тоже — в должной мере.
    — Что значит в должной мере? Нужна безусловная преданность именно человечеству как целому, а не каким-либо его частям. Я воспитаю таких людей, которые на все страны и народы глядят одинаково, беспристрастно, и потому смогут разрешать все распри по справедливости…
    — Так воспитывай — а я погляжу.
    — Лучше помоги.
    — Чем?
    — Влияй на народ несколько иначе. Подсказывай, что главное — быть просто человеком, а национальность, родство и прочее — не так уж существенно. Тогда меня станут слушать гораздо внимательнее.

Конечно, Навна всегда рада помощи — встраивает в свою воспитательную систему дельные идеи, от кого бы те ни исходили — от других собориц, от Яросвета, от его небесных соратников, от небесных помощниц самой Навны, от людей из земного мира, да вообще от кого угодно. Случалось, принимала такую помощь и от Светломира — порой его необузданная мысль прорывается туда, куда ещё не заглядывали ни Яросвет, ни Навна. И сейчас в словах либератера есть некоторый резон: многие розамировские идеи действительно могут быть использованы для упрочения этического контроля народа над государством — подобно тому, как были использованы идеи христианские. Но объявить национальность и родство чем-то не очень существенным — тут Светломир явно забывает, кто перед ним. А может, не забывает, просто ему деваться некуда: приобрести много сторонников он сможет лишь после соответствующего сдвига в сознании народа, в его ключевых ценностях, а такой сдвиг только через Соборную Душу и можно произвести. Ну никак тут мимо Навны не пройти, приходится её уговаривать.
Светломир расписывает в подробностях, как именно следует организовать такое воспитание и как потом просветлённые им люди погасят все застарелые международные конфликты. Погасят благодаря тому, что связаны именно с человечеством как целым — напрямую, а не через своих близких и свой народ.

Навна смотрит сначала на собеседника, а потом уже сквозь него — и возвращается на 14 веков назад, в первые годы своей небесной жизни. Вот она в мучениях и слезах тащит на небеса безжизненных брата и сестёр. Её ждёт великое дело, важное для всего человечества, а она ничего знать не хочет, ей нужно непременно спасти именно этих троих. Причина тому — самая несерьёзная, с точки зрения Светломира: это же не просто какие-то люди, а родные брат и сёстры. Вот ведь какая Навна безответственная и пристрастная — за своими самыми близкими всего мира не видит. Причём она и сейчас такая. Только понятие своей семьи расширилось до пределов всего русского народа, и он для Навны гораздо ближе других народов — просто потому, что свой.

    Навна вернулась в явь и оборвала монолог либератера:
    — Ничего хорошего эти твои предполагаемые лучшие люди не сделают. Они не знают, что значит помогать ближнему, поскольку никаких ближних и не признают, — так что и всем помогать тоже не смогут.
    — Ещё как смогут!
    — Не смогут. Невозможно быть связанным с человечеством как-то «вообще». Только через какую-то точку, а она у каждого своя. И не произвольно выбранная, а от родителей доставшаяся. И уже от неё постепенно идёшь к пониманию всего народа, а там и человечества. Так и никак иначе.
    — Да что тебе эта точка, — поморщился Светломир, — она же просто случайная…
    — Моя точка не случайная, а самая лучшая! — рассердилась Навна. — Потому что мои родители — самые лучшие! И вообще… и вообще это не для твоего ума.
    — Ну как не для моего? Вот та же концепция Розы Мира. Если все её усвоят, то каждый отдельно взятый человек будет связан со всем человечеством — со всем целиком, а не через какую-то свою точку.
    — Прямо-таки каждый? Да из самой же «Розы Мира» прямо следует, что большинство человечества эту концепцию никогда по-настоящему не примет.

И впрямь, согласно «Розе Мира» основная часть человечества всего лишь признает полезность розамировцев как миротворцев. Сами народы не смогут удержать свои государства от войн — и они доверят верховную власть людям, по-настоящему проникшимся учением Розы Мира. Получается как бы всемирный «блок розамировцев и беспартийных». Причём первые так меньшинством и останутся. Большинство человечества вовеки не примет Розу Мира всей душой. Это явствует из предсказаний Даниила Андреева о далёком будущем.
Он прямо предрекал: даже если Роза Мира восторжествует и много веков будет направлять ход истории, то всё равно ей не предотвратить подчинение человечества Антихристом — орудием Гагтунгра. А почему не предотвратить? Смотрим, как в «Розе Мира» описывается предполагаемое нашествие Антихриста. О нём люди знают загодя, за несколько веков, причём очень подробно. Известно, на какие слои человечества враг будет опираться, чем именно увлечёт их за собой. Но ведь система воспитания полностью под контролем сторонников Розы Мира, так неужели они за века не сумеют устранить очевидную угрозу, привить людям иммунитет от соблазнов Антихриста? Но это, оказывается, невозможно по причине неустранимой греховности самой человеческой природы. Вот в чём дело. Сколь бы долго Роза Мира ни властвовала на Земле, какое бы колоссальное внимание ни уделялось воспитанию, — основная часть людей всё равно не превратится в её искренних сторонников. Человечество просто генетически неспособно к этому. Выход из данного тупика, обозначенный в «Розе Мира», — переход всей Земли в другой эон, то есть в другое физическое состояние. Не буду разводить тут дискуссию о том, возможно ли такое, просто констатирую факт: Роза Мира не может быть искренне принята основной массой человечества, а потому её власть невозможна при действительном народовластии. В гипотетическую эпоху Розы Мира первична не воля людей, выражаемая через самоуправление, а доктрина Розы Мира, наиболее соответствующие которой люди и обладают верховной властью.

И так во всех учениях, инспирированных либератерами. Сравним, к примеру, с картиной грядущего по И.А.Ефремову. Казалось бы, он изображает одно будущее, Д.Л.Андреев — совсем другое. Коммунистическая Земля многим разительно отличается от планеты под водительством Розы Мира, а Торманс — от изображённого в «Розе Мира» царства Антихриста. Но если приглядеться, то налицо глубинное единство обеих картин будущего. Народовластие в обоих случаях — очень урезанное; там нет суверенитета — ни отдельных народов, ни человечества в целом. Право людей жить действительно по собственному разумению отрицается, свобода допустима лишь в рамках господствующей доктрины, будь та розамировской, марксистской или ещё какой.
Угрозе глобального государства тёмных сил оба мыслителя противопоставляют то же глобальное государство, только возглавляемое светлыми силами. Но на деле ничего это не меняет, поскольку корень зла в самой идее глобальной власти. Она в принципе не поддаётся просветлению, потому что сатанинская по сути. В итоге у обоих авторов светлое будущее чернеет и рассыпается в порошок, пылинки которого — утратившие соборность и оттого беспомощные люди. У Ефремова рядом с утопичной коммунистической Землёй вырастает вполне реалистичный жуткий Торманс. У Андреева ведомое Розой Мира человечество оказывается абсолютно беспомощным перед Антихристом, покорно сворачивает на указываемый им путь в бездну.

— Вот видишь, — говорит Светломиру Навна, — вдохновлённые тобою мыслители сами в итоге приходят к безнадёжно пессимистичному взгляду на будущее. Потому что твоя идея изначально неправильная.
Так ни о чём и не договорились.

Пока Роза Мира находилась в подполье, её малую популярность можно было списывать на гнёт Жругра. Но сейчас это учение свободно распространяется в России (и за её пределами) — и выявилась его невостребованность. В чём причина? Оно слишком сложно? Это не ответ. Во-первых, сложность концепции не являлась секретом и для самого автора, но он не сомневался, что та широко распространится, если не будет под запретом. А во-вторых, совсем не обязательно углубляться в метафизику, чтобы включиться в практическую деятельность. Ведь ближайшие задачи Розы Мира изложены Андреевым вполне доступно, с минимумом метафизики; достаточно прочесть первую главу «Розы Мира» — и можно браться за дело. Так что не в сложности тут загвоздка; к чему призывает Андреев — известно многим, но мало кого его призывы воспламенили.
И то же с другими теориями (как старыми, так и новыми), созданными сторонниками Светломира.

Постепенно Светломир убеждается, что ни Русомир, ни Жругр следовать за ним не намерены, вообще не воспринимают его всерьёз. Светломира не притесняют и не загоняют в подполье, как то было после революции, — нынче его не боятся и просто игнорируют. Он может свободно пропагандировать свои идеи — в пустоту. Истинная причина чего в том, что Русомир за советское время очень вырос и предпочитает оценивать обстановку, не особо оглядываясь на Светломира. Тот упёрся в свой потолок. А вот люди, пока равняющиеся на него, могут подняться выше, признав новый идеал, каковым является всенародный Русомир — пока ещё предполагаемый, но не так уж далеко осталось до того, как настоящий Русомир станет таким.

НЕПРИКАЯННЫЙ ТУКС

    — Русомир, ты за что Тукса не любишь? — спрашивает Навна.
    Тукс (если кто не знает) — такой жизнерадостный пингвин, талисман операционной системы Linux. Во всём мире на настольных компьютерах преобладает, как известно, другая система — Windows (в просторечье — винда). Русомир тоже привык воспринимать её как неотъемлемую часть любого нормального компьютера, а посему отвечает:
    — Везде винда, все к ней привыкли, зачем менять её на какой-то Линукс?
    — А затем, что винда — американская, с закрытым кодом, и вообще, она для людей, которые в компьютерах ничего не понимают и понимать не хотят. Она же страшно мешает настоящей глубокой компьютеризации России. А единственный её серьёзный конкурент — Линукс.
    И Тукс откуда-то выскочил, на Навну посматривает почтительно и с надеждой, на Русомира — недовольно. И Жругр глядит на Русомира с осуждением — ему винда тоже не по нутру, поскольку американская, а потому косвенно является орудием Стэбинга. Но Русомир стоит на своём:
    — Так во всём мире винда — основная операционная система. Вот ты, Тукс, можешь назвать хоть одну страну, из которой ты уже выгнал винду или хотя бы всерьёз её потеснил, — чтобы мне было на что равняться?
    Тукс молчит, клюв повесил.
    — Вот, — продолжает Русомир. — Нет такой страны. А раз так, то оставьте меня в покое. Нет образца для подражания — не о чем говорить.
    Навна не унимается:
    — Такая страна — Россия, которая будет! В ней или Линукс, или наша система на основе Линукса, или вообще наша, с нуля написанная и тоже открытая, но никак не винда. Вот на эту Россию равняйся.
    — Но я-то вижу именно Россию, которая есть, именно в том виде, в каком она есть. А в ней он, — Русомир пренебрежительно ткнул пальцем в Тукса, — нужен разве что некоторым оригиналам или тем, кому Линукс требуется по работе. А народу он ни к чему. Народ за винду.
    Тукс посмотрел на него исподлобья, сердито пощёлкивая клювом, но, понимая, что никак на этого великана воздействовать не может, перевёл взгляд на Навну.
    — Ничего, — утешила его та. — Мне лучше знать, что русскому народу нужно, а что нет, а посему вообще вопрос решён — мы тебе поможем прогнать винду хотя бы с российских компьютеров. Только не прямо сейчас.
    Тукс с недоверием развёл ластами. А вот у Навны сомнений никаких.

    Жругр тем временем внедряет Линукс своими методами в государственной сфере, но результаты скромны. А однажды решился заменить винду Линуксом в школах по всей стране, к чему его подталкивали Яросвет и Навна. Вообще-то, затея весьма сомнительная, пока народный идеал против, но и ничего не делать до тех пор, пока тот не преобразится, тоже неправильно. Впрочем, и без того тяжёлая задача осложнялась ещё и разногласиями русских богов со Жругром. Особенно из-за места самих школьников в этом проекте.
    — В идеале дети вообще не должны заметить, что операционная система заменена, — заявил уицраор. — Приходят однажды в класс, на компьютерах всё то же самое, что было вчера, а на самом деле внутри уже Линукс, а не винда. И этот урок для них ничем не будет отличаться от вчерашнего. Вот так было бы прекрасно!
    — То есть как?! — возмутилась Навна. — Да главная цель как раз в том, чтобы дети привыкали к свободному программному обеспечению и вникали в него!
    — Главная цель в устранении зависимости от Стэбинга, да ещё тут экономия средств. Тукс, хотя бы ты со мной согласен? Ведь главное в том, что в школьных компьютерах будешь уже ты, а не винда, а знают ли про это дети — без разницы. Так ведь?
    — Нет, не так, — возразил Тукс. — Я желаю познакомиться с детьми, а не сидеть в компьютерах невидимкой. Тем более что иные школьники разбираются в компьютерах куда больше, чем учителя, так как же можно их столь бесцеремонно отталкивать?
    Жругр глянул на Яросвета… нет, тут на его понимание нечего надеяться. Потом на Русомира — но тому весь их замысел в лучшем случае безразличен. Дингре — тем более.
    — Ну и не соглашайтесь, — сказал уицраор хмуро, в очередной раз ощутив своё одиночество. — Всё равно сделаю всё по-своему.
    — Ничего ты там не добьёшься, если не будешь меня слушаться, — предрекла Навна. — Слишком много на себя берёшь.
    — Справлюсь.

    Что было дальше — автор этой книги видел, так сказать, изнутри, поскольку сам участвовал в данном эксперименте. Не в качестве орудия Жругра, а в числе поддерживавших это начинание самодеятельных линуксоидов. Там получилась наглядная иллюстрация того, как действует неуправляемый соборицей уицраор.
    Фронт этого наступления на винду выглядел как вилы. То есть на отдельных участках, где действовали по-настоящему заинтересованные люди (немногие учителя информатики, или линуксоиды со стороны — связанные с официальным проектом или вовсе сами по себе, иногда — школьники), могли происходить глубокие прорывы. Даже столь глубокие, что будь по всему фронту хоть что-то подобное, вся российская школа действительно перешла бы на Линукс. Но в том-то и дело, что это на отдельных редких участках, в немногих школах. А в других, по сути, никто ничего не делал, поскольку никому это не нужно. Указания Жругра саботировались уже на верхних уровнях системы внедрения Линукса в школы, а которые всё же доходили до самих школ, те тонули в безразличии уже там. А дальше всё согласно азам военного искусства: отдельные глубокие прорывы, не прикрытые с флангов и с тыла, ликвидируются, и всё наступление срывается. Конечный его результат, по сравнению с ожидаемым, очень скромен. Лишь в немногих школах Тукс как-то окопался и удерживается, на возможность нового наступления особо не надеясь. В отличие от Навны, которая по-прежнему уверена в успехе — как на этом направлении, так и на других. Она же видит общую причину всех подобных провалов и прекрасно знает, что может её устранить — не впервой.

    — Вот видишь, — сказала Навна Жругру, — никто твоих приказов не выполняет, сплошную показуху устроили. Если кто в самом деле чего-то достигает, то большей частью как раз те, кто ни на чьи приказы не обращает внимания, а действует по собственному разумению.
    Жругр угрюмо молчит. Признавать провал не хочется — но он же налицо. Расхлябанное воинство уицраора в этой истории действительно смотрелось прямо-таки позорно — тем более рядом с самодеятельными линуксоидами. Он видел, что его приказы нагло извращаются и просто игнорируются чуть ли не всеми, кто обязан претворять их в жизнь. Такое для любого уицраора — смертельное оскорбление, а если он ещё и видит, что не может ничего с этим поделать, — то даже повод для депрессии.
    — Это Русомир, — процедил наконец Жругр. — Твой Русомир всё сорвал. Он всем внушает, что компьютер без винды не компьютер, а Линукс в школах — и вовсе вздор. Как можно чего-то добиться, когда против не только народ, но даже и сам народный идеал?
    — Но Русомир мешает самодеятельным линуксоидам точно так же, как и твоим людям, однако первые всё-таки малыми силами чего-то добиваются, а вторые всей организованной толпой — почти ничего. Это потому, что первые на самом деле работают, а вторые — имитируют.

    Жругр всё это знал, и отнюдь не только по Линуксу. Он натыкался на подобное везде, где надо не Запад догонять и не утраченные советские достижения восстанавливать, а делать что-то невиданное. Но у него есть серьёзное возражение:
    — То, что некоторые что-то там самостоятельно делают, не слушая ни меня, ни Русомира, — в это я не особо вникаю, не моя сфера. Но мои приказы должны выполняться не этими немногими оригиналами, а обычными людьми. Они глядят на Русомира, а он так кривится, глядя на наш школьный проект, что у всех руки опускаются. Пока ты его не перевоспитаешь, порядка не будет.
    Да, с этим не поспоришь; в очередной раз к тому же вышли. Действительно, главная беда — вовсе не своеволие Жругра и Дингры. Не так уж оно безгранично — оба они, при всех выкрутасах, всё равно за Яросвета и Навну держатся, боятся слишком оторваться от них. Главное — исправить народный идеал. И подняться по нему на Жругра.

ЕДИНСТВО ИСТОРИИ

Русомир всё более тяготится чрезмерной зависимостью от Жругра, всё менее склонен делить с ним власть, хочет сам определять путь развития России. Для чего старается получше разглядеть этот путь и прежде всего — конечную цель. Русомир так и сяк всматривается в светлое будущее, пытается согласовать-таки его расползающиеся в разные стороны составные части, собрать мозаику.

    Навна подсказывает:
    — Предвидеть будущее России можно, лишь глядя на него как на естественное продолжение русской истории. Причём всей истории целиком. А у тебя представление о ней до сих пор довольно рваное, эпоха с эпохой воюет.
    Далеко не впервые она толкует ему о таком. Но очень уж давит на народный идеал распространённое в народе мнение о том, что в нашей истории бывали эпохи плохие и хорошие (или что все плохие). Из-за чего Русомир склонен проектировать будущее, опираясь только на некоторую часть былого. И сейчас сомневается:
    — Эпохи же очень разные.
    — Настолько, насколько жизнь разная. Но нельзя противопоставлять одну эпоху другой, изображая одну белой, а другую чёрной, нельзя разжигать войну эпох. Это шаги русской истории, между ними нет противоречия. Усвоишь это — поймёшь преемственность советской эпохи от царской, а нынешней — от советской. Увидишь их глубинное единство.

Но тут требуется хорошее чувство истории — а у Русомира, идеала всё ещё наполовину простонародного, оно слабовато. В его голове единство исторических эпох заслоняется их различиями, всё время выскакивают вопросы: может, до 1917 года мы шли верным путём, а потом свернули в никуда, а в 1991 году вернулись на правильный путь; а может, и до сих пор бредём в никуда; а может, как раз только в советское время и шли куда надо; а может, верный путь знали издревле, но уклонились с него — при Петре, или при установлении самодержавия, или вообще при принятии христианства? Вариантов тут множество, война эпох раздирает русскую историю в сознании как народа, так и самого народного идеала.

    — Всё это от лукавого, — настаивает Навна. — На самом деле в русской истории ни одной провальной эпохи. Недолгие катастрофические периоды бывали, но не эпохи же. Надолго с верного пути мы не сходили никогда.
    — Хотелось бы верить, — отвечает Русомир, — но сколько ужасного в нашей истории!
    — История — отображение жизни, а в той ужасов хватает.
    — Но в иные времена ужасов столько, что и вся эпоха выглядит провальной.
    — Любую эпоху при желании можно изобразить провальной. А желание такое бывает часто. Хотят возвеличить своё время за счёт унижения прошлого. И в итоге всё грязью заляпано — получается, что в советскую эпоху были лишь бесконечные репрессии, в царскую — сплошная опричнина, в удельную — князья беспрерывно резали друг друга и всех подряд и так далее. Не противопоставляй одну эпоху другой, прошлое — будущему. Будущее вырастает из прошлого — так в жизни и так должно быть в твоей голове.

Переубедить Русомира, опутанного инерцией нашего мышления, — дело нелёгкое, однако Навна справится, как всегда, — на то и Учительница. Но помогать же ей надо.

ПУСТЬ БУДЕТ СКАЗКА

Навна давно мечтает о появлении в земном мире такого описания русской тетрады, в котором та предстанет как есть, а не как в «Розе Мира». Однако Яросвет на такое пока не рассчитывает:
— Ясно разглядеть из того мира тетраду в ближайшем будущем никто не сможет. Для начала следует создать там твою биографию.

    Конечно, про одну Навну писать легче, нежели про всю тетраду. И почему именно про Навну — понятно. Демиург слишком слабо напрямую связан с народом, уицраор слишком страшен, а каросса слишком прозаична. А Соборная Душа и к народу близка, и добра, и поэтична. Однако даже такая биография — дело очень непростое.
    — Но кто её сможет там более-менее верно написать, да и на основе чего? — спросила Навна. — Всё равно получится ещё одна сказка.
    — И ладно. Лишь бы она оказалась заметно ближе к истине, чем та сказка, что уже есть.
    Та, что уже есть, — жизнеописание Навны в произведениях Даниила Андреева, за которое она автору немыслимо благодарна. И всё-таки слишком сказка. Повесть об узнице Друккарга — очень уж искажённая биография летающей на Жругре богини.

Навна вознеслась в недалёкое будущее, где и в земном мире, говоря про неё, о Розе Мира не особо вспоминают. Это естественно — ведь идея Соборной Души по сути своей никакого отношения к Розе Мира не имеет. То, что лучшие из русских людей продолжают помогать земной Руси и с небес, — мысль, которая вплоть до двадцатого века даже почти не подвергалась сомнению, да и сейчас многими разделяется — имею в виду культ святых. Помогают каждый по-своему. И Соборная Душа, наша общая Учительница, тоже выполняет свою важнейшую часть дела. Здесь, в светлом будущем, это всем ясно, а связь понятия Соборной Души с учением Д.Андреева осталась в прошлом.

— Я не у Жругра в плену, — сказала Навна, вернувшись в настоящее, — а у Розы Мира. Различить меня из земного мира слишком сложно, пока я там заточена в концепции Розы Мира. Пора из этой тюрьмы бежать. На Жарогоре, конечно.

Концепция Розы Мира — будто иномирный корабль, на котором образ Навны влетел в земной мир. Корабль разбился, не выдержав столкновения с реальностью. В этой развалине заперт тот образ Навны, который сейчас могут видеть люди.
Пока Навна втиснута в концепцию Розы Мира, верить в существование русской Соборной Души — значит верить во всё, написанное Андреевым. Вплоть до того, что мы победили Гитлера, действуя под руководством сатанинских сил. Вот признай эти отвратительные для всякого русского человека и притом противоречащие историческим фактам идеи — только тогда тебе позволено верить в то, что у русского народа есть Соборная Душа. Такое нам условие поставлено. Не надо его соблюдать. Соборная Душа у русского народа есть, а Розу Мира принимать всерьёз ни к чему.

    Но чтобы управиться в разумные сроки хотя бы с биографией Навны, придётся сразу решить, на какой стороне деятельности Соборной Души сосредоточить внимание. Пожалуй, на приручении Жругров — это наиболее актуально. Правда, из-за этого возникают перекосы. К примеру, женская ипостась русского идеала оказывается в тени, на виду лишь мужская ипостась, то есть Русомир — ведь именно с его помощью Навна управляет уицраором. Но ничего не поделаешь. В конце концов, уже само решение писать лишь биографию Навны ведёт к сильнейшим перекосам, главный из которых — задвигание на задний план Яросвета, хотя возглавляет тетраду именно он. Но без такого сосредоточения на том, что сейчас важнее, не получится написать вообще ничего.
    — Основой биографии станет именно полёт на Жругре… да и называться книга будет именно так, — решила Навна. — Надо кому-то внушить эту идею… сколько тут мне работы, но ничего, займусь. А для начала я мой полёт сама заново переживу.

    И умчалась на 14 веков назад. Снова маленькая девочка с оравой нерождённых детей в призрачном теремке прячется от обров ночью в буреломе. Холодно и страшно. А страшнее всего то, что она проваливается всё глубже в прошлое, в небытие, а живая Земля от неё улетает. И белоснежный Жарогор нисходит к ней с небес. Правильно ли она тогда его разглядела? Казалось бы, если вспомнить все мучения, пережитые потом ею самой и всей Русью по вине Жругров, тогда она жестоко ошиблась насчёт жругровой натуры. Нет, только насчёт второстепенных её черт. А суть разглядела верно: это тот, с помощью кого она найдёт своё место на Земле и потому никогда родную планету не потеряет. Суть любого Жругра всё равно в Жарогоре. И начался полёт вслед за планетой. Сначала без особого успеха. Но затем Жарогор воплотился в первого настоящего Жругра, и Земля начала быстро приближаться. И когда Жругр прикончил Хазаора, Навна догнала Землю. И почти сразу падение — напоминание о том, насколько Жругр отличается от Жарогора. И дальше так же: то с помощью очередного Жругра догоняет Землю, то, упав с него, опять отстаёт, но никогда не теряет надежды — ведь Жарогор всегда с нею. Никогда ни секунды не жалела, что связалась со Жругром, все связанные с уицраором невзгоды не повод для отчаяния. Это не мучение, это просто жизнь. К современности подлетела, лишь немного отставая от Земли. Рухнул мёртвым седьмой Жругр, и опять Навна с одним Жарогором. Чего уж останавливаться — проскакивает сквозь настоящее, врезается в будущее, там летит на нынешнем, восьмом Жругре — уж этот-то точно навеки… правда, и каждый предыдущий был вроде навеки, но мало ли что было в прошлом. Опять настигает Землю, видит будущую Россию, сплочённую всенародным делом, и загоняет хаоссу в самые глубокие норы. Летит ещё дальше, в ещё более светлое будущее, где уже все соборицы на послушных им уицраорах и потому на всей планете прочный мир. А дальше видно будет.
    Замечательно прокатилась, надо отдохнуть. И возвращаться в действительность. Там, конечно, так не разгонишься. Но мечта без дела ни к чему… как, впрочем, и дело без мечты.

Перечитала поэму «Навна». И вернулась к первым её строкам:
— Коснуться земного впервые. Впервые. Вот слово-граница. До него — то, с чего должна начинаться и новая моя биография. После него — то, что надо переписать заново. Автор новой биографии поймёт, что тут значит слово впервые. А вот что он напишет дальше? Не получилась бы опять слишком сказка. А то, что всё равно будет хоть и не слишком, но сказка, — так что поделаешь, для начала сгодится. Пусть пока будет сказка.