Часть 12. В ПРОПАСТИ

КРУШЕНИЕ

    В азиатских степях завёлся монстр, какого свет не видывал. Уицраор, взявшийся объединить всех кочевников Великой степи для завоевания мира.
    Это монгольский уицраор Ясаор. Первопричина его рождения — необходимость пресечь беспрерывные войны между самими монголами и защититься от империи Цзинь. Словом, изначально обычный уицраор. Но он быстро превращался в орудие Гагтунгра, который желал с его помощью подстегнуть движение к глобальной тирании, задействовав колоссальную военную энергию кочевников. Гагтунгр внушил Ясаору, что монголы смогут жить счастливо, лишь сплотив всех кочевников и покорив весь мир. Ясаор в это поверил, поскольку всё более убеждался, что он действительно сильнее всех на свете.
    В 1223 году монголы (небольшая часть их сил) на Калке наголову разгромили объединённое войско Руси и половцев. Правда, затем они пока отошли в Азию, но ясно, что вернутся. Русь, давно привыкшая к тому, что она самая сильная, оказалась в совсем иной реальности. Шансов отбиться нет. Уместно напомнить, что Китай тогда по населению раз в двадцать превосходил Русь и там было два централизованных государства (вражда между которыми помогла монголам, но не в решающей мере), однако монголы Китай полностью завоевали, истребив большую часть его жителей. Объединившимся кочевникам Великой степи в то время вообще никто не мог успешно противостоять.
    Но понять, что обстановка в мире столь резко изменилась, могли совсем немногие.

    И вот собранное со всей Монгольской империи войско во главе с Субедеем и Батыем, уничтожив Волжскую Болгарию, двинулось на Русь.
    — Яросвет, что делать будем? — спросила Навна.
    — Отбиться мы едва ли можем. Покориться без боя тоже не можем — никто этого не поймёт, мы же привыкли считать себя самыми сильными.
    — Да, от такой непонятной капитуляции вся соборность посыплется.
    — А значит, надо защищаться. И как знать, авось отобьёмся.
    — Авось…
    У Навны полное ощущение того, что скатилась в последние месяцы своей земной жизни. Это страшно, когда самый умный в мире человек не может сказать ничего, кроме «авось отобьёмся».

    — Если не отразишь Ясаора, — сказала она Жругру, — то тебе смерть.
    Да, это очевидно. Если Жругр и выживет в схватке с монгольским уицраором, то умрёт позже, потому что жить в подчинении у другого уицраора в принципе не может.
    — Отражу, — ответил он. — Мне больше ничего не остаётся.
    И сказал Юрию Всеволодичу:
    — Я или прогоню монголов, или погибну. И ты тоже. Со всей своей семьёй, вообще со всем потомством. Люди будут по-настоящему верить в победу, лишь если увидят, что всё твоё семейство разделит их судьбу.
    Юрий в сомнении глядит на Навну. А та говорит:
    — Такая у тебя судьба. Ты князь.

Монголы опустошили Рязанскую землю. Юрий Всеволодич собирал войско в северной части своих владений, а оборону Владимира и прикрывавших его с юга городов — Коломны и Москвы — поручил троим воеводам и всем троим своим сыновьям. Логично предположить, что командовали старые опытные воеводы, а присутствие княжичей требовалось, скорее, для поднятия боевого духа воинов. И семья Юрия, и семьи его сыновей остались во Владимире. Это не помогло, монголы взяли и Коломну, и Москву, и Владимир, и вместе со всеми погибло всё потомство Юрия. Потом на реке Сить монголы разгромили войско Юрия, пал и он сам.
Это первое столкновение монголов с Низовской Русью необычно обилием жертв именно «на самом верху». Под Коломной убили Кулькана, младшего сына Чингисхана, — случай почти уникальный, поскольку монгольские ханы вообще-то в боях лично не участвовали. Если это и случайность, то символичная: Коломна совсем недалеко от Москвы, которую тогда тоже спалили походя, но которую позже потомки Чингисхана узнают очень хорошо. А с русской стороны погибло семь князей и даже несколько княжеских семей. Для сравнения: позже во время разгрома монголами южной Руси и Центральной Европы не лишился жизни почти никто из тамошних правителей. Рязанская и Низовская земли — исключение из этого правила: тут с народом гибли и правители.

Навна чувствовала себя так, словно повторяется, невыносимо растянувшись, последний день её земной жизни. Заглянула в Мир времени и ужаснулась — Земля там уже где-то очень далеко и догонять её не на ком: Жругр ни на что не годен — ярость осталась, силы нет; словно медведь с рогатиной в боку. Что делать — мыслей никаких. Улетающая в будущее Земля превратилась в далёкую звезду — Яросвет опять стал для Навны маяком, только благодаря ему планета не теряется из виду вовсе.
Одним словом, крушение. Мир рассыпается осколками.

    — Ничего, — утешил Яросвет. — Земля добрая.
    «Вот именно, — вмиг ожила Навна. — Земля добрая, она нас не бросит, какой-нибудь выход есть. Правда, я его не вижу. Но Яросвет умный, придумает, как нам выбраться. Правда, выбираться наверняка будет очень тяжело. Но я упрямая, всё равно выкарабкаюсь, хоть бы и за тысячу лет».
    И почувствовала, что жизнь продолжается. Глянула на восток, в сторону Азии, и сказала:
    — Ясаор, а я тебя не боюсь. И тебя, Гагтунгр, тоже.
    Негромко так сказала — мало ли что. Но уверенно. И добавила:
    — А потом мы вас всё равно прикончим. Потому что с нами Земля, мы для неё свои, а вы лишние.

ГЕОПОЛИТИКИ

Проникшись верой в конечную победу, Навна, однако, не представляла, что именно делать прямо сейчас. Дингра съёжилась от ужаса, и Русомир в полном замешательстве. И оба на Навну поглядывают вопросительно и умоляюще. А та — точно так же — на Яросвета.

    Самой ей прежде всего приходила в голову мысль о союзе всех христиан против монголов.
    Христианский мир уже в силу географических причин был менее уязвим, чем другие крупные цивилизации. Западная его часть — настоящая природная крепость, овладеть которой кочевникам сложно (не зря Аполлон именно там обосновался). Имея столь надёжный тыл, христиане могли попробовать сплотиться для отражения угрозы. Однако тогда именно Руси и доведётся первой принимать на себя монгольские удары. Так что Навна сильно сомневалась насчёт разумности такого плана, воспринимала его скорее как ту соломинку, за которую хватаешься, поскольку больше вроде не за что.
    А Яросвет быстро доказал, что тут и впрямь лишь соломинка. Допустим, весь крещёный мир объединился против монголов (а попробуй ещё объедини), объявлен крестовый поход. Но дальше что? А ничего хорошего. Наступательная стратегия, успешно применявшаяся Русью против половцев, в данном случае (с учётом географии и соотношения сил) немыслима. А оборонительная предполагала, что Русь будет всё время подвергаться монгольским нашествиям и притом присутствие католических войск на её территории станет постоянным, что уже сильно смахивает на оккупацию союзниками. Можно сказать, хронический крестовый поход. Русь при таком раскладе превращалась из самостоятельной цивилизации просто в щит для католической Европы. Даже если он всё-таки сдержит степняков (что очень сомнительно), от Руси один пепел останется.

    — Нет уж, — промолвила Навна, обнимая дрожащую Дингру. — Она такого не переживёт. Никакого крестового похода, буду всем это внушать. Но что вместо него? Ты мне объясни, как Дингру уберечь, я со всем соглашусь и буду помогать как только сумею. Будет жива Дингра — будут дети, а из них я выращу новых богатырей.

    Яросвет объясняет:
    — Суть стратегии Ясаора в том, что все кочевники должны повиноваться роду Чингисхана — причём предполагается, что Чингисиды сами могут решать, кому из них какая власть причитается, — у них нет ничего подобного нашей лествице.
    — Мирно договариваться едва ли сумеют.
    — А кто найдёт себе больше преданных сторонников — у того и власти больше.
    — Словом, как у нас до Бориса и Глеба.
    — С одной стороны — да. Но у нас тогда для взятия власти надо было лучше других понимать обстановку на Руси, а у Чингисидов побеждает тот, кто лучше других понимает обстановку на всей планете. Чингисхан в каком-то смысле превратил человечество в единое целое — вот в чём дело.

И впрямь, через Монгольскую империю все основные цивилизации планеты оказались связаны между собой — хотя бы в том смысле, что подвергаются одной и той же угрозе. Доселе изменения в одной части мира, как правило, не отражались на других частях или отражались с большой задержкой. А ныне всё сплелось в единую геополитику, главные пружины которой скрыты в Великой степи. От решения монгольского курултая зависело, куда обрушится следующий чудовищный удар: на Китай, на исламский мир, на католическую Европу или ещё куда-то. Причём решение это не может быть чисто произволом Чингисидов, его принятие зависит от ситуации в мире вообще и отдельных его частях. И фундаментальный вопрос: будет ли мощь и агрессивность Монгольской империи нарастать — или та скоро развалится? А узловой вопрос всей геополитики — личность повелителя империи.

    Для Яросвета геополитика тоже не так уж привычна. По-настоящему он включился в неё тоже лишь в последние десятилетия.
    Конечно, любой демиург по определению геополитик: он следит за обстановкой на всей планете и свою деятельность рассматривает именно как службу Земле. Но практическая деятельность каждого демиурга обычно локальна. У Яросвета она доселе не выходила сколь-нибудь существенно за пределы Руси с ближайшими её окрестностями. Не возникало такой необходимости. Он был сосредоточен на развитии Руси, зная, что пока некому это развитие оборвать. Теперь появилась разрушительная сила глобального масштаба, которую Русь не могла уничтожить или хотя бы отвести от себя. Вернее, в одиночку не могла. Но связавшийся с Гагтунгром Ясаор — смертельный враг самой Земли, а значит, мир полон его недругов, которым надо объединить свои усилия и долбить его с разных сторон кто во что горазд, раз уж один на один никто с ним не управится. Русь должна включиться в эту битву глобального масштаба, в настоящую геополитику.

    А Навна в это особо не вникала до самого последнего времени, недосуг — она вела Русь ранее намеченным путём, чтобы продвинуться как можно дальше, пока Ясаор его не заступит… да и надеялась, что не заступит вообще (ведь и Яросвет говорил, что какой-то шанс на это есть, мало ли как крутанутся дела в Великой степи). Теперь надежда погасла — и надо мыслить по-новому. Надо смелее выходить мыслью за пределы Руси, внимательнее прислушиваться к пульсу планеты.

    Доселе Навна полагала, что знает, как надо оберегать Русь от угроз любого рода. Ведь это зависит от русских князей, от руси вообще или, в крайнем случае, от других славян, которых она тоже неплохо понимала. Судьба Руси вершилась большей частью в русском же соборном пространстве — а кто знает его лучше Навны?
    И люди привыкли, что судьба Руси вершится в основном на самой Руси.
    К примеру, если Новгород способен избегать внутренних распрей и вести разумную внешнюю политику, то это вполне обеспечивало его безопасность. То же относилось к другим крупнейшим городам, а в значительной мере — и к более мелким. А согласие между князьями обеспечивало мир на Руси в целом. Словом, благополучие людей явно зависело от их способности мирно уживаться друг с другом. Живите правильно — и будете жить хорошо. Сколько бы ни случалось исключений из этого правила, оно сохранялось, пока Русь достаточно защищена от вмешательств извне.
    А теперь то правило нарушилось, из-за чего вся соборность повисла в воздухе, оторвавшись от реальной жизни, в которой умение мирно договариваться между собой уже отнюдь не обеспечивало благополучия. Потому что надёжно защититься от степняков всё равно не было уже никакой возможности. Жизнь стала какой-то рваной, непонятной, ход событий уже как-то не очень зависел от действий людей. Нет защищённости — и люди не знают, что делать, как вообще жить.
    То, что простые люди этого не знают, — полбеды. Но и князья ведь не знают, даже сам великий князь Владимирский не знает — вот что совсем худо. Не привыкли князья о таком думать, жизнь не принуждала. Главным условием благополучия Руси до сих пор являлся внутренний мир. А присматриваться к происходящим в чужих землях процессам — зачем? Ну возникнет там какая-то угроза для Руси — и что? Углубляться в изучение характера той угрозы необязательно: всё равно в конечном счёте она проявится в виде некого нацелившегося на Русь войска — но мы его отразим, потому что самые сильные.
    Ясаор одним ударом превратил такой подход к жизни в нелепость.
    И Яросвет констатирует:
    — Теперь по крайней мере великий князь обязан быть геополитиком, а народ — идти за таким князем. Лишь тогда обезопасим Русь от кочевников.

    Навна беспомощно скользит взглядом по русскому соборному миру в поисках зародышей геополитического мышления, перескакивая с одной души на другую:
    — Да там же зацепиться не что… Мы не привыкли так мыслить, мы другим были заняты…
    — Очень трудное и долгое дело, — подтвердил демиург. — Но только когда научимся так мыслить, сможем вырастить такого Жругра, который сильнее любых уицраоров. Это отдалённое будущее, а спасать Русь надо уже сейчас. Так что пока будет Жругр, который не так уж могуч. И уберечь Русь он сможет лишь при условии постоянного союза с одним из отпрысков Ясаора. А равноправным такой союз быть не может. Платить придётся. Такая пока стратегия.

До чего же муторно; Навна так привыкла, что Русь никого не боится, — а тут какой-то внешний покровитель требуется, причём по натуре тот же Кощей; свой Кощей, с позволения сказать. Но куда денешься? Ясно, что Яросвет выбрал лучшее из возможного, так чего уж прекословить попусту.
Навна снова посмотрела на Дингру, выглядевшую столь же жалко, как в день их знакомства, — и уныло кивнула в знак согласия. Она сейчас тоже ощущала себя геополитиком — но это не радовало.

ВЗГЛЯД СО СТЕНЫ ЗЕМОГРАДА

Но раз уж оказалась геополитиком — значит, обязана намного лучше прежнего слышать родную планету. Навна отправилась в гости к богине Земле — посетовать на свои горести и испросить совета.
И вот она смотрит с седьмого неба на Земоград — и осознаёт, как несладко самой Земле. Обложивший Земоград хаос выглядит не по-старому — в нём возникло чернющее злющее сгущение наподобие тучи — не грозовой даже, а какой-то адской; оттуда скалится Ясаор и прочие монстры поменьше. Туча ломится в стены Земограда, пробивая их даже там, где те прежде считались неприступными, сеет внутри смерть, разрушение и ужас. Хорошо хоть, что полного согласия у тех чудищ нет — они и промеж собой порой цапаются. А если ещё и снюхаются полностью — и обрушатся на Земоград дружно, со всей мощью? У Навны волосы дыбом от такого предчувствия. Прирождённая Соборная Душа, для которой улаживать любые раздоры — острейшая потребность с раннего детства, сейчас буквально жаждет, чтобы в том чёрном облаке все друг друга поубивали. Но нет, пока что они в своих разборках знают меру; а чтобы перессорить монстров насмерть, надо понимать их, чётко видеть логику каждого из них. Этим займутся демиурги; но и для собориц тут работа наверняка найдётся.

    Желание плакаться о своей судьбе пропало у Навны начисто; вместо того она спросила Землю:
    — А чем я должна тебе помочь?
    Богиня показала на ту тучу:
    — Люди, способные понимать, что там внутри творится, сейчас всех полезнее. Они знают, что делать, — но надо, чтобы народ шёл за ними.

Сделать так, чтобы все шли за ними, — это уже точно забота собориц.
Навна смотрит на свою часть Земограда — на Русь. И видит на одной из земоградских башен людей, которые внимательно вглядываются в напирающую тучу, мысленно разбирают её на составные части и прикидывают, как их расшибить друг о друга. Таких людей совсем мало — а перейти к делу они смогут лишь при поддержке народа. Но тот пока далёк от мысли, что сейчас самое главное, самое достойное лучших людей занятие — разбираться в хитросплетениях происходящего в Великой степи. Ведь и самому Русомиру это невдомёк.

    Земля вручила Навне хрустальный шар:
    — Передай его Русомиру. Пусть смотрит на него — и видит меня, и слышит.
    На переливающемся всеми цветами радуги шаре — лик богини Земли, и как тот шар ни верти — она всё равно прямо на тебя смотрит. И объясняет, как сейчас Руси жить в единстве с планетой.
    — Так ведь Русомир не поймёт, — озадачилась Навна.
    — Со временем поймёт, что им, — Земля указала на людей на башне, — следует доверять.
    Навна смотрит на них — и видит парящего над ними Жарогора. Да, они и есть его нынешняя дружина.

— Обеспечь дружине Жарогора поддержку народа, — напутствовала Земля Навну на прощание, — и тем очень поможешь как мне, так и себе.

Навна чувствует, как планетарная соборность наполняется новым смыслом, делается гораздо более весомой, осязаемой. Конечно, она всегда сознавала себя участницей войны Земли против Гагтунгра. Но это было довольно абстрактно. Гагтунгр руководит своими многочисленными креатурами невидимо, откуда-то из чёрной мглы — отчего и борьба с ним с трудом поддаётся осмыслению. А вот Ясаор — враг очевидный; и притом его, в отличие от планетарного демона, можно в обозримом будущем уничтожить; а поскольку конечная цель видна, то и вдохновение появляется. Ясаор сейчас занял в сознании Навны то место, где сначала находился Аваор, а потом Хазаор. Но те не представляли для Земли такой угрозы, чтобы против них приходилось, так сказать, объявлять планетарную мобилизацию. А против Ясаора приходится. И Навна теперь в едином строю воинства Земограда, видит врага планеты, которого надо победить, и знает, что должна для этого делать. Такое для неё совсем внове.

ЛОЖНЫЙ ГЛОБАОР

Теперь пора с помощью Яросвета уяснить, как демиурги намерены избавить Землю от Ясаора — и чем сама Навна может в том помочь.

Сначала следует хорошенько изучить противника. Кто по сути своей Ясаор? Ложный глобаор. А что это за тварь?
Настоящий глобаор — тот, кого Гагтунгр действительно хочет сделать глобархом либо (если подчинение всего мира пока невозможно) хотя бы его локальным подобием. А смысл существования ложных глобаоров в следующем. Пытаясь утвердить идею глобальной тирании как безальтернативную основу мира и порядка, Гагтунгр стремится уничтожить любые конкурирующие идеи, чтобы люди могли выбирать лишь между глобархом (пока — глобаором) и хаосом. Поэтому Гагтунгр старается по возможности привести в безысходное расстройство весь ещё не покорённый глобаором мир. А эффективнейшее средство хаотизации — взбесившийся уицраор. Надо убедить кого-то из уицраоров в возможности покорить всю планету — и он, гонясь за таким миражом, очень многое размолотит и испепелит. Это и есть ложный глобаор. Сам себя он мнит настоящим глобаором, имеет свою стратегию наведения порядка в мире (или его части — для начала), не сознавая её невыполнимости.

Первый имперский Форсуф и Ясаор — яркие образцы соответственно настоящего и ложного глобаоров. Форсуф сразу решил, что расширит Римскую державу до пределов, которые пока преступать неразумно (а это, в основном, проведённые самой природой границы — большие реки, пустыни и тому подобное), и будет властвовать на этом пространстве. Это выполнимая программа. У Ясаора — невыполнимая. Главное различие между данными глобаорами не в том, что первый стремился к немедленному мировому господству, а второй нет, — в иных условиях могло быть иначе. Суть в ином. Форсуф — на самом деле союзник Гагтунгра, они оба заинтересованы в создании и процветании глобархистской империи — пока в Средиземноморье, а дальше видно будет; Гагтунгр готов сотрудничать с Форсуфом, в принципе, сколь угодно долго и допускает, что именно тот в итоге станет глобархом. Тогда как Ясаор является тараном в руках Гагтунгра, Монгольская империя изначально предназначена глобальным демоном для того, чтобы разворошить весь мир и сгинуть. Так что ложный глобаор — уицраор, которого Гагтунгр использует для погружения мира в хаос с целью расчистки пути глобаору настоящему.

Очевидно, что адекватно оценивающий ситуацию уицраор не позволит использовать себя как ложного глобаора. Но Ясаор как раз не понимал, за что взялся.
Идея завоевания кочевниками всего мира заведомо абсурдна. Они же безнадёжно уступали оседлой части человечества и по численности, и по ресурсам. Безусловно, объединение кочевников Великой степи означало создание войска, не имеющего себе равных, способного разгромить поочерёдно все оседлые цивилизации. Но только разгромить, не более того. Действительно же их подчинить, суметь управлять ими, оставаясь при этом кочевниками, невозможно — а Яса Чингисхана требовала сохранять навеки кочевой образ жизни. Поэтому на деле монголы могли, при верности Ясе, лишь разорять относительно удалённые от степей земли, не имея возможности в них закрепиться — там же кочевать негде. Они при такой стратегии вообще были вынуждены не столько подчинять оседлое население, сколько истреблять, тем самым загоняя его в угол, вынуждая даже готовых сложить оружие снова за него браться. Причём огромный численный перевес оседлых делал полную победу кочевников невозможной. Под видом борьбы за мировое господство получалось водворение мирового хаоса. А вот когда какая-то из оседлых цивилизаций дойдёт до такого состояния, что люди будут рады даже самой зверской тирании, лишь бы та хоть как-то их защитила, — тогда Гагтунгр предложит ей уицраора, уже на самом деле способного добиваться мирового господства. И тот, порвав в клочки Ясаора, разгромив для начала кочевников и тем доказав свою силу, затем начнёт постепенное завоевание всей планеты — теперь уже настоящее. Гагтунгр отлично понимал, что глобарх может опираться только на оседлое население, но Ясаора всячески убеждал в обратном — поскольку только обманом и мог его использовать.

Отношения настоящего и ложного глобаоров с хаоссами различны в корне. Для настоящего любые обитающие в его владениях хаоссы — безусловные враги. Хаос должен быть вовне, а под глобаором — порядок. Для ложного глобаора формально вроде бы так же, но если копнуть глубже, то обнаруживаем неустранимую зависимость его от своей хаоссы.
Это хорошо видно, если приглядеться к отношениям между Ясаором и степной хаоссой. Сначала, правда, объединяя кочевников, пресекая их распри, он весьма последовательно давит степную хаоссу. Но вот мир между кочевниками обеспечен, угроза со стороны оседлых цивилизаций устранена, более того, от них поступает обильная дань; короче говоря, степняки уже имеют всё, чего тогда реально могли достичь. Осознание этого постепенно настраивает их на мирный лад. Ясаор не сможет до бесконечности подзаряжать кочевников своей несбыточной мечтой и гнать их то на один край света, то на другой. Они могли переносить лишения и потери, пока их вело за Ясаором желание надёжно обезопасить свои земли, жажда добычи, стремление расквитаться с оседлыми соседями за былые обиды да вера в близость конечной победы. А насытившись уже захваченным, сведя старые счёты и видя, что обещанное полное покорение мира отодвигается в неопределённое будущее, они становятся куда миролюбивее. Войны по-прежнему алчет лишь самая беспокойная часть степняков, вечно склонная к насилию и грабежу, — люди хаоссы. Не имея возможности под железной лапой Ясаора разбойничать в степи, они находят выход в продолжении завоевания мира и готовы заниматься этим веки вечные — просто ради грабежа и своего личного возвышения. Вот такие люди теперь сбиваются вокруг Ясаора, их руками он подавляет недовольство остальных и гонит тех тоже на войну. Ясаору без хаоссы уже никуда, надёжных людей ему может дать лишь она, ведь даже с ранее поддерживавшими его степными соборицами и кароссами у него пути расходятся бесповоротно: им он больше ничего дать не может, теперь они жаждут покоя. Такова судьба любого ложного глобаора: чем очевиднее становится его разлад с теми здоровыми силами, которым он раньше был чем-то полезен, тем крепче к нему присасывается хаосса.

А чуждые хаоссе степняки начинают отворачиваться от Ясаора, мечтать о более спокойных уицраорах, которые позволят им почивать на лаврах. Вопрос в том, когда народятся эти уицраоры, растерзают ли Ясаора раньше, чем он доведёт мир до такого состояния, что народится настоящий будущий глобарх. Естественно, демиурги всеми способами содействовали их появлению.

    Замысел демиургов опирался, кроме прочего, на различие между степняками.
    Кочевников Великой степи можно было весьма условно поделить на восточных и западных. Разница большая. Западные (являвшиеся в значительной мере потомками скифов и сарматов, то есть дальних родичей славян) заметно уступали восточным в сплочённости и воинственности. Они могли стать ужасом Европы, лишь объединившись вокруг какой-либо пришедшей из азиатских степей орды — тех же гуннов или авар. Что касается половцев, то за два века жизни в Поле они превратились (при прямом содействии Руси) в типичных западных кочевников — умеренно воинственных и не особо стремящихся к единству. Охотников завоёвывать весь мир среди них находилось немного. Но у Ясаора с любым кочевником разговор короток: вступай в моё войско или я тебя убью. И вступают. А там постепенно осваиваются — и обнаруживают, что желающих перейти к мирной жизни немало и среди монголов. Даже среди самих Чингисидов. Прежде всего, это Джучиды — сыновья Джучи, старшего сына Чингисхана.
    Вот наглядный пример того, как Земля создаёт кольцо враждебности вокруг своего врага. Много ли общего между Джучидами и половцами? Но тем и другим Ясаор страшно мешает жить, гонит их на ненужную им войну. И на такой основе они сближаются. А у половцев — давние связи с Русью, Джучиды же могут воздействовать изнутри на самую верхушку Монгольской империи, притягивать к себе и других тяготящихся Ясаором Чингисидов. Так ненависть к Ясаору объединяет совершенно чуждые друг другу силы.
    От Ясаора отделился Джучиор — уицраор улуса Джучи. Унаследовав отцовские организаторские способности, он использовал их по-своему, не слушая Гагтунгра, — и стал союзником демиургов. Он настроился спокойно властвовать на востоке Европы и западе Азии. А потому намерен придавить степную хаоссу — если не всю, то хотя бы ту, что на западе Великой степи. Он не глобаор, ему хаосса ни к чему.

— Джучиор закроет Европу от Ясаора, — предрёк Яросвет. — Но для этого ему нужна поддержка половцев. А она обеспечена, если они увидят, что никакого крестового похода не предвидится, а Русь исправно платит дань, тогда они могут жить припеваючи. Если же вместо дани беспрерывная война с Русью и католиками, то половцам ничего не остаётся, как сохранять верность Ясаору, чтобы он опять направил сюда свои основные силы и разгромил нас ещё сильнее. Отсюда вывод: мы должны пресечь идею крестового похода на корню. Надо уяснить: без Джучиора пропадём, а значит, ему надо платить.

Невесело — но хотя бы ясно.

ДРУЖИНА ЖАРОГОРА

Замысел демиургов понятен; а кто будет руководить его выполнением в мире людей? Естественно, дружина Жарогора.

Уместно вкратце напомнить то, о чём в книге говорилось ранее.
Демиург, лучше всех понимая Землю, вырабатывает для своей цивилизации оптимальную стратегию, причём корректирует её при всяком изменении обстоятельств. Любой уицраор принимает (и то в огрублённом виде) тот её вариант, какой есть на момент его рождения, и потом держится за него как за догму, отставая от жизни. Но Жарогор — уицраор особенный, идеальный, он всегда следует стратегии Яросвета, какова та есть сейчас. А значит, дружина Жарогора всегда слышит пульс планеты, действует в согласии с ней; а если обладает властью, то направляет и её политику; Русь будет действовать в унисон с Землёй.

    Жарогор — по самой природе своей антиглобаор; при виде глобаора мгновенно загорается желанием избавить планету от него. Вопрос в том, насколько это стыкуется с основным назначением Жарогора — служить идеалом для очередного Жругра. До сих пор стыковалось лишь в том смысле, что надо удерживать Жругра от сползания в глобаорство, а если не получится — заменить его другим. Иначе говоря, раньше Жарогор сражался против потенциального глобаора, гнездящегося в глубине жругровой души (собственно, всерьёз такими поползновениями страдал лишь первый Жругр). И лишь сейчас столкнулся в лице Ясаора с глобаором самым что ни на есть реальным. А потому лишь теперь возникла необходимость в дружине Жарогора как постоянно существующей силе.
    Казалось бы, ввиду своей огромной полезности она должна была существовать постоянно с самого начала Руси. Но это легко сказать. Вникать в жизнь всей планеты — дело предельно сложное и трудоёмкое; чтобы находилось достаточно людей, занятых этим, да ещё и способных вырабатывать единую стратегию для Руси и добиваться, чтобы власть ею руководствовалась, — это же очень мощный стимул нужен. Обычно лучшие люди сосредоточены на чём-то другом, более востребованном, думают о Руси самой по себе, вне её связи с планетой. И лишь экстремальная обстановка вынуждает их повернуться лицом к планете, собраться в дружину Жарогора. Так произошло при приручении первого Жругра — угроза того, что он покатится по глобаорской дорожке, была столь велика, что лучшие русские люди волей-неволей сплотились для направления уицраора на путь истинный. А сделав такое дело, постепенно переключились на другие дела — и дружина Жарогора рассосалась за ненадобностью. Ненадолго возродилась она лишь после уничтожения Хазарии, когда запутавшийся Жругр всё-таки соблазнился глобаорством и пришлось его менять. Вот два случая, когда дружина Жарогора поработала в полную силу; всё остальное время она была малочисленной и разобщённой — иногда настолько, что не поймёшь, существует ли она вообще — или это просто общающиеся между собой и не имеющие никакой единой стратегии вестники Яросвета.
    И вот теперь стимул появился вновь — и никуда не исчезнет; отчего и дружина Жарогора будет постоянной. Её роль — включить Русь в систему, которая уничтожит нынешнего глобаора и не допустит появления ему подобного в будущем.

    Так что новый Жругр будет тесно связан с Жарогором навсегда, то есть реальная власть окажется у дружины Жарогора. Сам великий князь по идее должен возглавлять дружину Жарогора; и не какой-то один, гениальный, а вообще любой.
    Тут, однако, сложность: кому быть великим князем - определяется лествичным правом; ломать его крайне рискованно. Вот если весь княжеский род связан с дружиной Жарогора, князья воспитываются соответственно — тогда и проблемы нет.
    Но это зависит от Русомира: если народный идеал признаёт дружину Жарогора лучшими людьми, то и князья будут в неё стремиться, а если она для Русомира — некое подозрительное сборище, то мало кто из князей будет для неё своим.

ОТСТАВШИЙ УЧЕНИК

    А Русомиру крайне трудно такое принять. Ведь речь о радикальной перекройке отношений между народом и властью.
    До сих пор действия власти определялись её видением обстановки на Руси. Естественно, власть глядит на страну под иным углом зрения, нежели народ, но различие не слишком велико уже потому, что все смотрят на одну и ту же Русь. А если власть будет исходить из ситуации во всём мире, то есть из того, что для народа дремучий лес? Это же открывает простор для полнейшего произвола со стороны правителей.
    Вот что приводит в ужас Русомира. То, что дела совсем плохи и может потребоваться серьёзное ужесточение власти ради спасения Руси, — это он сознаёт; беда в другом: он подозревает, что власть, получив такую волю, отнюдь не станет спасать Русь, а начнёт жить, исходя из собственных интересов, — и угробит страну окончательно.
    Тут всё упирается в доверие к дружине Жарогора — как в том, что она сама не предаст Русь, так и в том, что она сможет контролировать Жругра, а значит — и русскую власть. Ладно, в благонамеренность дружины Жарогора Русомир ещё может поверить, видя, сколь ценят её Яросвет и Навна, а вот как насчёт контроля над Жругром?

И потому Русомир так недоверчиво разглядывает тот хрустальный шар, из которого богиня Земля пытается объяснить ему суть происходящего. Он не понимает, что она говорит. Не понимает именно из-за глубочайшего недоверия к Жругру — недоверия отнюдь не безосновательного.

    — Да на самом деле, — заявил Русомир, — это означает всего лишь то, что Жругр будет вытворять что вздумается, а я и возразить ничего не смогу, поскольку не понимаю, что там во всём мире творится.
    — Мы не допустим такого, — заверяет Навна. — Мы сможем удерживать Жругра в узде.
    — Не верю.
    — А что ты предлагаешь взамен?
    Нечего тут предложить. Помолчав, Русомир ответил неопределённо:
    — Может, всё ещё вернётся назад…

    Теперь это его коронный аргумент — за неимением лучшего. На столь крутом вираже истории Русомир вылетел из жизненной колеи и теперь ошалело озирается назад, на прошлое, цепляется за него, не в силах глядеть вперёд. И тем самым отрывается от устремлённой в будущее Навны.
    Сейчас она остро чувствует, насколько русское мы, венцом которого является она сама, отлично от русского мы, на вершине которого Русомир.
    Те мы, что равняемся на Русомира, ставим превыше всего своё право оставаться такими, каковы есть, жить так, как привыкли. А те мы, что непосредственно соборны с Навной, чувствуем ещё и её страх за оказавшуюся под угрозой гибели Русь и для её спасения готовы жить по-другому, стать другими.
    А другими стать трудно; в данном случае — трудно настолько, что велик соблазн просто отрицать необходимость этого. Отсюда вырастает пустая надежда: мол, скоро монголы передерутся между собой, а враждующие между собой орды не страшны для Руси — словом, всё вернётся на круги своя; надо просто переждать недолгий период единства степняков — аки непогоду. А коли так, то зачем нам самим перестраиваться под нынешние преходящие обстоятельства? Именно так рассуждает оглушённый монгольским ударом Русомир.

    Правда, прямо сейчас это расхождение между Навной и Русомиром сглажено — виду крайней экстремальности ситуации, которая попросту диктует единственно возможный вариант действий — сначала один, потом другой.
    В этом плане стоит сравнить концовку княжения Юрия Всеволодича с правлением его брата Ярослава (он был следующим по старшинству).

    История не очень справедлива к ним обоим. Первого винят в плохой организации обороны своей земли от монголов — хотя при таком соотношении сил спасовал бы даже самый гениальный полководец. Второй заслонён в памяти народной своим знаменитым сыном Александром Невским. Но вот ещё вопрос: политика этих двух братьев по отношению к монголам — противоположна или едина?
    Вроде бы налицо абсолютная противоположность: Юрий стремился любой ценой отразить нашествие, даже всё своё потомство принёс в жертву; Ярослав же сразу признал монгольскую власть и решительно пресекал попытки выступлений против неё. Но за противоположностью просматривается и сходство: каждый из братьев совершенно последователен, идёт к своей цели, не отклоняясь (сравните с тем же Даниилом Галицким — увидите, как при желании можно было метаться из стороны в сторону). А сами цели точно ли противоположны? Если рассматривать их вне исторического контекста — то да. А если в контексте? Ведь оба брата действовали с благословения русских богов, а различие их стратегий диктовалось обстановкой. Юрий дал безнадёжный бой монголам в ситуации, когда признать их власть было психологически невозможно; тот тотальный разгром оказывался меньшим злом по сравнению с капитуляцией. А Ярослав действовал уже в совсем иной атмосфере, когда все удостоверились в могуществе монголов и когда продолжать борьбу с ними не оставалось никакой возможности.

    Власть Ярослава никем не оспаривается; зато в мире русских уицраоров тем временем происходят бурные события.
    Нынешний Жругр    родился тогда, когда Русь была сильнее любого внешнего врага, а потому считает это законом природы, победу Ясаора мнит случайной и намерен воевать дальше. Тем самым настолько отрывается от реальности, что люди начинают искать ему замену.
    У Яросвета замена готова — жругрит, считающий, что действия власти должны направляться дружиной Жарогора, а самому великому князю положено быть её главой. Будь Русомир с тем согласен, этот жругрит оказался бы единственным и легко сменил отца.
    Но Русомир не верит дружине Жарогора — а потому выдвинул своего жругрита, который отличается от отца лишь тем, что более гибок, признаёт возможность временного подчинения другому уицраору.

СПАСЕНИЕ ДИНГРЫ

    Жругриты без особых затруднений разделались с отцом и вступили в схватку между собой. Но поскольку обоих устраивал нынешний великий князь, то противостояние пока что скрытое — каждый тянет людей к себе, а напрямую сталкиваются не в борьбе за верховную власть, а на иных направлениях. Острее всего их конфликт проявился в вопросе о сборе всехристианской рати против монголов.

    Если всеобщий крестовый поход пока лишь предполагался, то тевтонские крестоносцы давно уже налицо. Правда, Тевтонский орден был создан против прибалтийских язычников, но теперь мог найти себе иное применение.
    В 1240 году рыцари взяли Псков.
    Захват какого-либо крупного русского города иноземцами — такое вплоть до монгольского нашествия казалось невероятным (разве что Галич в последние десятилетия переходил из рук в руки, но там своя логика развития событий, не такая уж русская). И во Псков крестоносцы вошли лишь благодаря тому, что там у них нашлись сторонники — некий Твердило со товарищи. А смысл в чём? Рассматривать эту историю как попытку присоединить Псков к Ордену нелепо. Псков слишком чужой для Ордена, чтобы находиться под его властью добровольно, а удерживать его насильно — для крестоносцев задача явно не по плечу. Тем более в сложившейся тогда ситуации. Ведь монголы в это время громили южную Русь, Польшу, Венгрию и другие соседние страны, вполне могли пожаловать и в Прибалтику. А Орден стоит как на болоте (местное население — чужое для него), и удар монголов вполне мог его вовсе утопить. Не до завоеваний тогда было крестоносцам. Да, они хотели вступить и в Новгород, и во Владимир, и в Киев — чтобы совместно с русскими сторонниками продолжения борьбы против монголов превратить Русь в тот самый щит для католического мира — и использовать его, пока не разобьётся в щепы. Даже если основной целью было не это, а подчинение и окатоличивание Руси — всё равно оно могло сколь-нибудь успешно идти только завуалированно, под знаменем борьбы с монголами и при поддержке значительной части населения Руси.
    Жарогоровский жругрит решительно противодействовал таким планам, а русомировский, беспрерывно оглядываясь на колеблющегося Русомира, сам вместе с ним колебался. И не доверял католикам, и использовать их против монголов хотел. Все шатания новгородцев и псковичей в это время отражают сумятицу в головах Русомира и его жругрита. Тогда как Александр Невский, твёрдо следуя стратегии отца (а значит — жарогоровского жругрита, в конечном же счёте — Яросвета) пресёк эту затею, освободив Псков и разгромив крестоносцев на Чудском озере.

А в Монгольской империи после смерти великого хана Угедея надолго воцарилась неопределённость. Потомки сыновей Чингисхана — Джучи, Чагатая, Угедея и Толуя — не могли поделить власть, а их раздоры переплетались с противостоянием Ясаора и быстро крепнущего Джучиора. Угедеиды и Чагатаиды стояли за Ясаора, принимая его союз с Гагтунгром как должное, а значит, желали покорения всего мира. Джучиды с Джучиором хотели отделиться и жить спокойно — что делало Европу недоступной и для Ясаора (разве что потом через Ближний Восток до неё доберётся). А Толуиды советовали Ясаору не ссориться с Джучиором: ну не пускает в Европу — и ладно, займёмся пока Азией, а там видно будет. В сущности, Толуиды отрывали Ясаора от Гагтунгра — ведь последнему мировой хаос нужен, а не только азиатский. Возненавидев Джучиора, Гагтунгр всячески натравливал на него Ясаора, а тот колебался: и надо бы растерзать непокорного сына, но с ним нелегко совладать, не разумнее ли пока в самом деле сосредоточиться на Азии? До междоусобной войны дело не доходило, поскольку основная масса монголов хотела или продолжать завоевания или жить мирно, но никак не резать друг друга. Монгольское войско большей частью топталось на месте, но такое не могло длиться вечно, и вопрос о том, куда эти полчища в итоге двинутся, мало кому в тогдашнем мире был безразличен.
Ярослав Всеволодич отправился в Орду (Улус Джучи), упрочил связь с Джучиором. Но тот избегал прямого конфликта с Ясаором и отправил Ярослава к нему для утверждения. Ярослав поехал в Каракорум, где был встречен вроде хорошо, но вскоре отравлен вдовой Угедея. Ясаор тоже осторожничал в отношениях с Джучиором, потому, вопреки своему обыкновению, не стал казнить неугодного князя открыто, а убрал втихаря.

    Гибель Ярослава столкнула жругритов уже по вопросу о верховной власти. Теперь законный великий князь — младший брат Ярослава Святослав. Но ни он, ни двое следующих за ним по старшинству князей не были своими для дружины Жарогора. Зато Александр Ярославич — вполне свой. На него Яросвет с Навной и указали жарогоровскому жругриту.
    Так что Александр возглавил дружину Жарогора. Можно лишь гадать, понимал ли он стратегию Яросвета лучше всех; но он должен стоять во главе той дружины потому, что имеет какое-то право на верховную власть.
    Правда, лишь какое-то — Александр на четвёртом месте в иерархии потомков Всеволода Большое Гнездо, так что по закону ему великого княжения ещё ждать да ждать. Разумеется, русомировский жругрит против него — и большинство народа с ним. Своими силами жарогоровский жругрит тут не управится, так что он обратился за помощью к Джучиору. Но тот опять не посмел решить вопрос без Ясаора. Надо посылать и Александра в Монголию — чтобы и его там убили? Джучиор отправил с ним его брата Андрея, который в иерархии низовских князей был и вовсе пятым. То есть, отстранив трёх старших претендентов, Джучиор всё же предоставил окончательный выбор Ясаору, чтобы его слишком не злить. На сей раз тот хотя бы выпустил князей живыми и даже пожаловал Александру Киев и Новгород, но ведь важнее всего тогда было владимирское великое княжение, а его получил Андрей. А он, как видно по дальнейшим событиям, — приверженец русомировского жругрита.

    Но тем временем Джучиор пересилил-таки Гагтунгра, перетянул Ясаора на свою сторону. В земном мире это выразилось в том, что Толуиды при поддержке Джучидов сломили сопротивление Угедеидов и Чагатаидов. Глава Толуидов Монкэ с помощью Батыя стал великим ханом, после чего они истребили особо воинственную часть монгольской элиты.
    Видя, как свирепствовавшим когда-то на Руси ханам и нойонам ломают хребты и забивают глотки камнями, Навна с удовлетворением заключила:
    — Вот за это я Джучиору страшно благодарна, успокоил меня хоть немного. Как-то легче после этого ему дань платить… всё-таки и наше серебро тоже помогло отогнать Гагтунгра от Ясаора.
    И перекрестилась:
    — Прости меня, Господи, но я не могу не радоваться их участи… и даже жалею, что казнили только этих, надо бы гораздо больше.
    Трудно всё-таки Соборной Душе быть образцовой христианкой. Желание отомстить за своих всё равно сильнее любых евангельских заповедей. Даже если бы всё сводилось к мести. На деле тут ещё и нечто гораздо более весомое. Казнили как раз тех людей, на которых в огромной мере держался весь замысел Гагтунгра по использованию Ясаора как глобального тарана. Срезали ту часть монгольской верхушки, через которую Гагтунгр эффективнее всего влиял на Ясаора. Теперь глобальный демон воет волком в бессильной ярости, а Земля рада — и все настоящие земляне с нею вместе.
    — Ясаор сюда уже не вернётся, — заверил подругу Яросвет. — Силы у него ещё много, но шавва иссякает. Он увязнет в Азии, а скоро заведутся и другие ясаориды, берущие пример со Джучиора, — и конец Ясаору.
    «А значит, Дингра спасена, — подумала Навна. — А это главное».
    И тут же укорила себя за то, что радуется спасению своей кароссы больше, чем избавлению всей Земли от страшной беды. Ну не получается мыслить последовательно геополитически.

НА ВЕРХНЕМ ДНЕ

Теперь, когда Русь в относительной безопасности, Навна могла сосредоточиться и поразмыслить над долгосрочной стратегией. Сначала отправилась в свой Мир жизненного пути. Выглядит тот тоскливо: рай на вершине годы, к которому она уже третий век идёт и до которого вроде не так далеко оставалось, пропал из виду. Никакого целенаправленного развития Руси сейчас быть не может: нельзя всерьёз обустраивать страну, если всё может в любой момент перечеркнуть внешняя сила, с которой не сладить.

Получается, Навна очутилась в огромной яме, вырытой на её жизненном пути Ясаором. И теперь там осматривается. Ясно, что стряслось ещё не наихудшее. Ведь во дне пропасти зияет другой, вовсе бездонный провал — вот куда Навну вообще-то хотели скинуть, разорив Русь дотла. Но эта угроза миновала — во всяком случае надолго, и Навна удержалась на, так сказать, верхнем дне пропасти, уже и тому рада. Теперь пора поразмыслить над тем, как отсюда выбраться. Разумеется, не назад, надо пересечь эту прорву. Так что дальний её край — как бы ещё одна райская гора. В том смысле, что тоже неприступный с виду обрыв, на вершине которого то, что по сравнению с нынешним положением можно считать раем. Вот только, увы, сейчас для Навны рай — не достижение некой невиданной высоты, а всего лишь возрождение того, что ещё недавно казалось обыденным, — защищённости Руси от внешних врагов.

На верхнем дне Навна удержалась с помощью Джучиора. Ему ведь нужна богатая Русь — чтобы дани брать побольше. Сбрасывать Навну на нижнее дно он не хочет, но и выпускать из пропасти — тоже. Ему нужно, чтобы она смирно и безвылазно обреталась тут, на верхнем дне. И ей действительно ничего лучшего не остаётся, пока не повернём дело по-своему. А по-своему — это как?

Суть в том, что нарушилась последовательность шагов.
Включаться в геополитику Яросвет в любом случае собирался, причём подразумевал под этим то же, что и сейчас, — создание системы, которая сделает невозможным появление глобаоров в Великой степи. Ведь угроза такая существовала всегда — и устранить её можно было не иначе, как установив прочные связи с теми силами в самой Великой степи и вокруг неё, которым глобаор тоже ни к чему. Загвоздка в том, что столь активное включение в геополитику требует таких преобразований на Руси, которые чреваты водворением тирании. Словом, Русь должна была сначала подготовиться к этому. Сначала создать централизованное общерусское государство, прочно связанное с народом и снабжённое механизмами против сползания в деспотию, — а уж потом влезать в геополитику. Другими словами, предполагалось, что геополитика — это уже после достижения Ближнего рая.

Дело в том, что способный к геополитике Жругр должен быть гораздо более сильным и самостоятельным, чем его предки, а управлять таким Навна ещё далеко не готова. Но теперь потребность в именно таком Жругре стала настоятельной: пока его нет, будем зависеть от Джучиора. Так что готова Навна или нет к приручению того будущего грозного Жругра, а обзаводиться им придётся.

    А чем он будет отличен от всех прежних Жругров? Да просто тем, что вполне геор.
    Снова перед Навной рисунок, где на верхнем уровне Жругр, а на нижнем — народы.    Когда-то Яросвет, решив, что Жругру следует быть непременно геором, предполагал, что всё будет как на этой схеме. Но уже при появлении первого Жругра возникла и доселе сохраняется важная поправка: коренная Русь, средоточием которой является Новгород, по большому счёту не подвластна Жругру. Отчего на этой картинке Новгород где-то в стороне. Навна дрожащей рукой (ведь это воистину страшно) передвинула свой любимый город туда, в нижний слой. Что получается?
    «Раз без такого Жругра теперь никуда — значит, он будет, такова судьба», — подумала Навна, возносясь в очередное светлое будущее, где она верхом на таком необычном Жругре. Она приказывает ему объединить все силы Руси против степняков — Жругр передаёт приказ великому князю — и по мановению руки того со всей Руси собирается огромное войско, которое сокрушает Орду. А почему Навна не боится дать такую власть великому князю? Потому что люди здесь гораздо ближе к своей Соборной Душе, чем в современности. Каждый, подобно Навне, переживает за всю Русь, готов всем для неё пожертвовать. В такой атмосфере не может случиться, что власть под видом организации борьбы с Ордой начнёт прокручивать какие-то свои делишки и тем всё погубит. Во-первых, народ не позволит, а во-вторых, правители — тоже часть народа, они настроены так же, как народ, и сами не желают уклоняться от верного пути. А потому Орда обречена. А освободив Русь, Жругр берёт под свою опеку также бывшие ордынские земли и обеспечивает благоденствие тамошним народам, и никакой Джучиор или кто-то ещё им отныне не нужен. Теперь безопасность Руси точно обеспечена.
    И всё это благодаря чёткому разделению сфер деятельности Соборной Души и уицраора. Владения Навны — над владениями Жругра, это два не перемешивающихся слоя — как оно и должно быть в идеале. В своём слое Жругр хозяин, и потому приказы великого князя беспрекословно исполняются всеми — не то что в современности. Именно это обеспечивает Руси единство, а значит — даёт огромную силу.
    Да, столь свободный в своих действиях Жругр надёжно защитит Русь… — «если я не буду ему мешать», — подумала Навна, и мысль эта вдавила её обратно в настоящее. Здесь владения Соборной Души и уицраора очень даже пересекаются. Есть верховная власть, выполняющая волю уицраора, — и есть различные силы, с ним не особо считающиеся. Вообще-то, в идеале власть на Руси должна быть одна, всякого рода параллельные ей властные — к тому же вооружённые — структуры излишни. Но именно в идеале — то есть когда Навна сможет полностью доверять Жругру. Поскольку в реальности доверия мало, то как раз такие параллельные структуры и являются самым действенным средством усмирения впавшего в буйство уицраора.

    А теперь придётся дать Жругру полную волю в его сфере ещё до того, как Навна научится им хорошо управлять. Непривычная и жуткая постановка вопроса. Навна привыкла, что необходимым условием полёта на Жругре является её способность его контролировать, восполняя недостаток соборных средств более грубыми. Это казалось само собой разумеющимся. А теперь надо от тех грубых средств отказаться ещё тогда, когда соборных явно не хватает. Но тогда получается полёт на неуправляемом Жругре? Это как вообще? Залезть на дикого коня, чтобы он тебя — даже если не сбросит — таскал куда ему вздумается?

    — Яросвет, а управлять таким Жругром как, на что опереться?
    — На то, что ему деваться тоже некуда. Он родился в пропасти и с мечтой вылезть наверх. Тебе без него отсюда не выбраться, но и ему без тебя — тоже. Он будет держаться за тебя не меньше, чем ты за него. Вы придавлены друг к другу жизнью, у вас одна цель, — вот в чём дело.
    А ведь и впрямь: прежние Жругры такой беды не знавали — они рождались свободными от власти чужих уицраоров. А этот хоть и вынужден держаться за Джучиора, но всё равно страдает от своего подчинённого положения, жаждет обрести свободу. Подчинение Джучиору для него гораздо тягостнее, чем — пока предполагаемое — служение Навне, так что не станет Жругр её сбрасывать.

Теперь хотя бы ясно, что делать. Тут, в пропасти, Навна трепещет перед степными монстрами, а там, наверху, в светлом будущем, снисходительно их озирает, восседая на Жругре, который ещё сильнее их. А то, что он будет столь ужасен… да ладно, любой Жругр уже по определению пригоден для того, чтобы Навна на нём ездила, такова судьбы династии Жругров, а потому не стоит бояться. Всё будет как надо… мы ведь всех сильнее. Мы с Землёй.
И Навна улетела в то чудесное будущее — покататься на своём всемогущем Жругре среди свирепых степных уицраоров, нисколько их не боясь. Ощущения непередаваемые… и сколь же страшно возвращаться оттуда в явь.

ПОКАЯНИЕ

    Управлять таким Жругром Навна сможет, лишь когда народный идеал станет гораздо лучше. И вот она прогуливается по теремку, разглядывая весь многоединый идеал, а Русомира особенно, размышляет, по каким направлениям сейчас следует совершенствовать соборность. Мысли невесёлые — очень уж сильно жизнь корёжит мечту.
    Вообще-то, развивать соборный мир следует гармонично, без перекосов. Чем выше русская культура, тем легче людям достигать взаимопонимания со своей Соборной Душой, а значит, тоже проникаться пониманием Руси как целого и заботой о ней. Навна всячески старается, чтобы стало как можно больше таких людей, мыслящих столь согласно с ней. Однако жизнь часто вынуждает — это Навна ещё в земной жизни усвоила, утихомиривая непослушных деток, — предпочитать более правильным средствам воспитания более грубые, но доходчивые. А сейчас обстоятельства её так прижали, что придётся решительно делать ставку на самое эффективное из имеющихся в её распоряжении средств — идею загробного воздаяния.
    Конечно, русской богине куда приятнее просвещать и просветлять каждого человека, нежели манить его райским блаженством и стращать адскими муками. Однако сейчас приходится выбирать то, что действеннее. Чтобы освобождать власть от земных ограничений, надо надеть на неё узду небесную, а достаточно быстро этого можно достичь, только заставив всех воспринимать загробное воздаяние гораздо серьёзнее.

    Главная беда власти — непонятные приказы. Конечно, их тем меньше, чем лучше народ и чем совершеннее государственная машина, но с корнем эту беду не вырвешь. Всегда возможно такое, что начальник приказывает подчинённому что-то непонятное (или даже кажущееся вовсе неправильным, а то и в самом деле неправильное), — и подчинённый обязан повиноваться. Пока государственность слаба, эта проблема не слишком остра. Но с усилением власти открывается жутчайший простор как для произвола с её стороны, так и для тотального недоверия к ней со стороны низов — вплоть до полного отказа её поддерживать, до отрицания русской власти как таковой. Сгладить проблему возможно, лишь если каждый верит, что за гробом получит своё в зависимости от того, насколько хорошо выполнял свои обязанности «в мире сём». Только тогда начальник будет остерегаться приказывать что попало, а подчинённый станет выполнять приказы, не задумываясь об их правильности. То есть приказы будут без искажений доходить от Навны через Жругра и великого князя до непосредственных исполнителей и действительно выполняться. Когда один приказывает, что ему лично выгодно или просто приспичило, а второй думает, как бы отвертеться, — это одно. Когда оба знают, что на том свете первого спросят за правильность приказа, а второго — за его добросовестное исполнение, — это совсем другое.
    Но чтобы человек ещё в земной жизни исходил из того, что каждый получит воздаяние лишь в жизни вечной, он должен по-настоящему заботиться о жизни вечной… а многие ли о ней заботятся настолько, чтобы ради неё жертвовать земным? И через триста лет после крещения Русь в основном печётся о земном и понятие о справедливости по-прежнему привязано к «миру сему». Все соглашаются, что Святополк Окаянный в аду и поделом, но это как-то отвлечённо, а вот то, что он не сумел удержать добытую злодействами земную власть и что она досталась мстителю за убитых им братьев, — это гораздо понятнее, весомее. В такой атмосфере твёрдое единовластие невозможно. Оно мыслимо лишь при всеобщей готовности терпеть действительные и мнимые несправедливости от вышестоящих, исходя из того, что всё это суета сего бренного мира, а на том свете каждый получит по заслугам.
    Словом, Навна ощущала необходимость как бы второго, куда более глубокого крещения Руси — и себя самой тоже, получается.

Главнейшими точками соприкосновения русского соборного мира с миром физическим теперь становятся монастыри. Монастырь — символ искупления грехов, а ордынское иго, как внушала Навна — за грехи наши. Следовательно, избавление от него достигается искуплением грехов, переходом к действительно христианской жизни, с искренним отказом от того, чтобы за свои добрые дела требовать награды непременно уже в земной жизни.
Если смотреть в корень, то так оно и было; тут не искажение истины, лишь некоторое упрощение. Объяснение постигшей Русь беды одной короткой фразой «за грехи наши» было, в сущности, совершенно верным. Ведь Навна начала предыдущее восхождение в Мире жизненного пути ещё за четверть тысячелетия до появления монголов, но вершины достичь не успела — потому что поднималась медленнее, чем следовало. Ведь люди жили не столько её мечтой, сколько своими частными интересами, со всеми вытекающими отсюда раздорами, да присовокупим сюда ещё лень, косность, пьянство и прочее. Говоря обобщённо, именно всевозможные грехи тормозили и искажали развитие Руси. Будь русская соборность более способна сплотить народ, направить к единой цели, развитие шло бы быстрее, и, возможно, к моменту нашествия монголов Русь уже оказалась бы в состоянии его отразить — или, во всяком случае, достаточно быстро перестроиться, чтобы обрести такую возможность. Навна, казнясь за это столь дорого обошедшееся промедление (ну кого ещё Соборная Душа может более всех винить в недостатках своего же соборного мира, как не саму себя?), действительно ощущала себя страшной грешницей и жаждала искупить грехи. В каком-то смысле сама ушла в монастырь, растворившись в русских монастырях. И это покаянное настроение русской богини передавалось народу. Но в очень разной мере, конечно. Большинство долго противилось новому настрою своей Соборной Души, держалось за старую, привязанную к «миру сему» соборность. И многие лучше всех понимавшие Соборную Душу люди уходили в монахи, чтобы самим своим образом жизни доказывать всем, что блага этого бренного мира ничего не стоят и не надо за них цепляться, тем более — пытаться у кого-то их отбирать.

Осмысление ордынской напасти как расплаты за грехи, а искупления их как средства избавления от ига, — образец соборной логики. Ведь на деле сам по себе переход Руси к действительно христианской жизни не избавлял от Орды; но он расчищал путь к созданию сильного государства, которое и сокрушит Орду. А по соборной логике вместо промежуточной цели сразу указывалась конечная и выходило, что искупление грехов само по себе покончит с игом. Так понятнее и воодушевляет больше. Это похоже на то, как Волх считал, что само по себе превращение Руси в цветущую многолюдную страну обеспечит победу над хазарами, — ошибался ведь, только недочёт этот большого вреда не приносил, поскольку касался отдалённого будущего.

ПО ДНУ ПРОПАСТИ

Обезопасив себя со стороны Ясаора, Джучиор решительно вмешался в распрю жругритов, отдав жарогоровскому власть над северной Русью, а русомировского загнав в подполье. В мире людей это выразилось в том, что Александр Невский с ордынской помощью стал великим князем Владимирским, а Андрей и Ярослав Ярославичи, пытавшиеся организовать сопротивление, бежали из Низовской земли. Русские боги короновали жарогоровского жругрита — четвёртого Жругра.

    Теперь Жругр управляет северной Русью через дружину Жарогора, глава которой и является главным посредником между уицраором и людьми. По идее теперь так должно быть всегда. Но всё упирается в рознь между Жарогором и Русомиром.
    Русомир всё одно верил, что Орда недолговечна и скоро жизнь станет такой, какой была до монголов, а тогда Русь легко освободится. Он жадно прислушивался к любым известиям о непорядках в Орде, воспринимая их как начало её краха. Так мыслит русский идеал — и таков настрой большинства народа.
    И потому новый Жругр не мог покончить со своим братом — нереально убить жругрита, который благодаря дружбе с Русомиром пустил прочные корни в самой толще народа. Жругрит всего лишь отступил — и продолжал заодно с Русомиром не мытьём так катаньем влиять на власть, многие из представителей которой прислушивались к ним больше, чем к Жругру. В сущности, сложилось двоевластие — и первенство легко может вернуться к русомировскому жругриту, тем более что и князья большей частью подвержены его влиянию.

В том числе и сыновья самого Александра. Впервые это наглядно проявилось, когда старший из них, Василий, даже возглавил новгородскую оппозицию отцу и в итоге был взят им под арест. Открытое выступление сына против отца — явление у русских князей почти немыслимое; но если Жругр тащит князей в одну сторону, а народный идеал, да ещё вкупе со жругритом, — в противоположную, то всё возможно.

    1263 году Александр неожиданно умер. Заменить его дружина Жарогора не могла никем — в ней более не было людей, имеющих хоть какое-то право на власть.
    Из братьев Александра живы ещё трое — Андрей, Ярослав и Василий, а из его сыновей взрослый один — Василий. Эти четверо и могли (именно в такой очерёдности) претендовать на великий стол. Однако трое из них уже успели показать себя противниками политики Александра; Василий Ярославич ничем себя ещё не проявил, но судя по его дальнейшей деятельности, к дружине Жарогора отношения тоже не имел.
    Как в такой ситуации дружина Жарогора могла удержаться у власти? Ну разве что выдвинуть кого-то из младших сыновей Невского — и воспитывать его по-своему, ну а пока править от его имени. Но это до такой степени противоречило русским традициям, что вызвало бы сильнейшее сопротивление, сломить которое мог разве что Джучиор. Но зачем ему такие проблемы? Его потребность в союзе со Жругром — ситуационная. Раньше Джучиор боялся Ясаора, знал, что против него можно опереться лишь на жарогоровского жругрита, а никак не на русомировского, — вот и шёл напролом, помогал Александру добиваться власти в обход старших. А нынче положение Джучиора гораздо прочнее, особых угроз нет, и русомировский жругрит в таких условиях едва ли на что-то рискнёт, так зачем Джучиор станет в угоду Жругру проталкивать на великий стол и вовсе малолетнего, чего на Руси никто не поймёт? Лучше пусть правит тот, кому по русским обычаям положено; так спокойнее.
    Правда, Андрея Джучиор всё-таки обошёл (очень уж тот виноват), но отдал великое княжение Ярославу Тверскому — хотя он тоже старый крамольник, но всё же не главный. Сути это не меняет: Жругр вместе с дружиной Жарогора оказался задвинут в тень. Корона Жругров на нём — а реально правит жругрит. Такого ещё на Руси не бывало. Впрочем, не бывало и самого уицраорского двоевластия — а оно сглаживало конфликт: если раньше власть Жругра была отнюдь не полной, так сейчас она исчезла тоже не полностью — теперь уже он по возможности влиял на политику великого князя через тех или иных бояр.

Жругрит действительно пока вёл себя смирно, боясь прогневать Джучиора, хорошо прятал камень за пазухой, так что потрясений не было. Ярославу Ярославичу наследовал его брат Василий Костромской, а тому — сын Невского Дмитрий Переяславский (Василий Александрович к тому времени умер). Тут уже власть передаётся строго по лествице; казалось, в этом плане жизнь вошла в старую домонгольскую колею. Но дружине Жарогора так не казалось — она прислушивалась к пульсу Земли и слышала, что спокойствие в Орде недолговечно — а значит, и тишь на Руси обманчива.

    Правда, повторение самого худшего не грозило: эпопея Ясаора завершилась. Он успел опустошить значительную часть Азии, прежде чем был разорван другими своими детьми, бравшими пример с Джучиора. Конечно, Ясаор чудовищно потряс весь мир — но гораздо меньше, чем рассчитывал Гагтунгр. Более всего удручало глобального демона то, что христианский мир хоть и сильно пострадал, но избежал тотального разгрома.

    Вместо той ушедшей напасти назревала другая — хоть и поменьше.
    Во владениях Джучиора не всё шло путём. Степная хаосса поддерживала отколовшегося от него Ногаора — уицраора орды Ногая, обосновавшегося на западе Поля и досаждавшего всем соседям. Не вдаваясь в детали сложных отношений между хаоссой, Ногаором и Ногаем, отмечу лишь главное для Руси: возникла перспектива замены довольного жизнью, сытого данью Джучиора хищным уицраором. Сам Джучиор подчинится хаоссе или будет убит (Ногаором или ещё кем) — второстепенно, в любом случае Руси угрожало повторение Батыева нашествия.
    Словом, обстановка в Орде сильно изменилась в худшую сторону — но Русомир мыслит иначе. Он как раз считал любую смуту в степи благом: раз пошли у ордынцев нелады, то надо это использовать.
    — Да чтобы их использовать, надо понимать в тамошних делах, — напоминает Навна. — Слушай Жарогора.

    — А что собирается делать твой Жругр? — спросил Русомир у Жарогора.
    — По обстановке. Скорее всего, надо помочь Джучиору покончить с Ногаором — разумеется, что-то получить взамен. Прежде всего — уменьшение дани.
    — И всего-то? — сморщился Русомир. — Они там все между собой перецапались — и не воспользоваться этим, чтобы скинуть их власть вовсе?
    — Говорю же: по обстановке. Если дело очень удачно повернётся, то можно и вовсе сбросить ордынскую власть. Но тут куда сложнее — всё равно пришлось бы искать взаимопонимания не с одним степным уицраором, так с другим, и в любом случае — платить.
    — Вот-вот — по обстановке… Знаю я это, даже мой жругрит под таким предлогом то и дело норовит покрепче мне на шею сесть, а уж твой… Мой жругрит обещает освободить Русь от Орды. Сначала поможет Ногаору против Джучиора. А там их обоих угробит.
    — Обещает — а выполнить не сможет.
    — Это увидим, а вот твой точно если что и сделает, то для себя, а не для меня.
    И безуспешно Земля из хрустального шара вопиёт к нему — он не слышит.

И вдохновляемый Русомиром жругрит начинает действовать: сговаривается с Ногаором, надеясь, что тот и Джучиор друг друга растерзают. В мире людей это проявилось в том, что великий князь Дмитрий установил связи с Ногаем.

    Разъярённый таким поворотом дела Джучиор тут же вспомнил про Жругра, и они объявили великим князем другого сына Невского — Андрея Городецкого. Началась многолетняя усобица, принёсшая Руси огромные беды. Апогей её — Дюденева рать 1293 года, когда приведённые Андреем ордынцы опустошили большую часть Низовской земли. Тут вволю погуляла оседлавшая Джучиора степная хаосса — при активной помощи своей русской сестры.
    Дингра воет волчицей, Навна вразумляет Русомира, как только может. Потом Джучиор сумел-таки убить Ногаора, загнать обратно в нору степную хаоссу и восстановить в Орде порядок. Надежды Русомира растаяли: получается, его упования привели лишь к громадным бессмысленным жертвам. Самоуверенности у него заметно поубавилось, он гораздо больше прежнего стал прислушивался к Навне, Жарогору и Жругру, но настоящего перелома в его сознании не произошло — всё равно надеялся, что «Бог переменит Орду».
    Вскоре Дмитрий умер — и Андрей оказался старшим в роду, так что и правил до гроба.

В теремке Навна учит Русомира, а в Мире жизненного пути бредёт по дну пропасти, невыносимо медленно продвигаясь к её дальнему краю, через всяческие завалы, временами утыкаясь в тупики. Не бывало ещё, чтобы кого-то из Жругров ей приходилось приручать столь долго. И не потому, что этот Жругр упрямее других, а потому, что Русомир не готов.

МОСКВА И ТВЕРЬ

Андрей Городецкий умер в 1304 году, а его младший брат Даниил Московский — годом раньше. Вследствие чего династическая ситуация очень обострилась. Дело в следующем.
У старших сыновей Невского (и это, пожалуй, косвенный результат развязанной ими усобицы, которая выбила из жизненной колеи и их семьи) не осталось мужского потомства. У Даниила — пятеро сыновей, но им великое княжение не отчина, раз уж он умер, не достигнув старшинства. Так что всё гнездо Невского оказалось всего лишь ещё одной боковой ветвью княжеского рода, имеющей право на какой-то удел, но никак не на верховную власть. Она теперь по закону должна всецело принадлежать потомству Ярослава Тверского, а прямо сейчас — его сыну Михаилу.

Жругр, не смущаясь этим, посредством московского боярства стал добиваться великого княжения для старшего из Даниловичей — Юрия. Это явно противоречило обычаю. Да, встарь князья иной раз захватывали верховную власть не по старшинству, но чтобы вовсе не по отчине — такого почти никогда не случалось. И ордынские ханы никогда не вручали ярлык на великое княжение тому, чей отец не был великим князем. И сейчас хан решил спор в пользу Михаила Тверского; то есть Джучиор опять поддержал жругрита против Жругра, не желая создавать лишние проблемы нарушением русских традиций.

Кстати, к тому времени великие князья давно уже предпочитали жить не во Владимире, а каждый в своих отцовских владениях. Так что столица как бы бегала из города в город, оказываясь то в Твери, то в Костроме, то в Переяславле, то в Городце; само понятие столицы стало весьма условным. Теперь, с закреплением великого стола за тверской ветвью княжеского рода, Тверь должна была превратиться в постоянный центр Руси.

Было два способа повернуть ход событий в русло проводимой Жругром стратегии Яросвета. Первый: дружина Невского находит общий язык с Михаилом Ярославичем — и столицей становится Тверь. Второй: дружина Невского добивается верховной власти для его потомков вопреки лествичному праву, а столица тогда — Москва. История пошла по второму пути — вероятно потому, что привязанность бояр к своим князьям оказалась сильнее желания соблюсти закон. А уж дальше окрепла привязанность и к самой Москве. Дружина Невского превращалась в московское боярство.

Яросвет и Навна тоже делали ставку на Москву. Потому и русская церковь очень рано поддержала притязания московских потомков Александра на объединение Руси — ещё тогда, когда шансы Москвы на победу в такой борьбе выглядели сомнительными. Тесный союз общерусской церкви с Москвой налицо уже тогда, когда она была всего лишь одним из центров, претендующих возглавить всю Русь. Сначала перенос русской митрополии в Москву — а уж потом превращение Москвы в признанный политический центр Руси.

Деятельность Юрия Московского — наглядный пример того, как действует Жругр, русскими богами коронованный, но Навной не управляемый. Он шёл в верном направлении, но крайне грубо, с ненужными эксцессами — что и видно по человеку, представлявшему его в нашем мире. Юрий начал правление с убийства пленного рязанского князя, а потом убил и Михаила Тверского. Со времён Святополка Окаянного на верховную власть над Русью ещё никогда не претендовал человек, столь похожий на него своими деяниями. Да и прочие поступки Юрия выдают в нём человека без всякой морали.
В итоге его собственноручно зарубил сын Михаила Дмитрий Тверской (за что сам вскоре был казнён ханом). Теперь старшим в роду Александра Невского стал брат Юрия Иван Калита.

Хан Узбек поставил великим князем второго сына Михаила Ярославича — Александра. Но пришедший с тем в Тверь татарский отряд во главе с Чол-ханом вёл себя безобразно.

    Русомир внушает тверичам:
    — Ваш князь — законный правитель Руси, и притом его отца и брата убили в Орде; так что же он такое терпит? И вы почему терпите?
    Жругрит удерживает:
    — Что поделаешь, надо потерпеть.
    Но Русомиру уже невмоготу:
    — Ты или начинай… или провались в Уппум — одно из двух.
    Но жругрит же понимает, что если начнёт — тоже окажется в Уппуме, а потому увиливает от решения. Тогда выведенный из себя Русомир вдохновил тверичей на восстание, в ходе которого Чол-хан был сожжён прямо в княжеском дворце, а весь его отряд истреблён.
    А дальше что? Ордынское войско идёт на Тверь. Жругрит в шоке — очевидно же, что организовать отпор невозможно.
    В итоге Тверь была взята и сожжена.

РУСЬ МОСКОВСКАЯ

    Тверь догорает. Навна говорит Русомиру:
    — Ты уже девяносто лет надеешься, что Бог переменит Орду. Ещё столько же будешь ждать? Уж на что я люблю помечтать, но ты даже меня превзошёл… вот только мои мечты обычно сбываются, а твоя пустая. Ты лучше со мною вместе мечтай, так надёжнее.
    Конечно, Русомир не хочет тянуть ещё девяносто лет. И никогда не хотел. Он всё время чаял, что ещё чуток — и иго падёт. А оно не падает. И он уже не возражает учительнице. Он вообще сильно изменился, заметно сдвинулся из земного мира в небесный, всё определённее воспринимает ордынское иго как расплату за грехи и сознаёт свою неправоту в затянувшемся раздоре со Жругром.
    А Навна продолжает:
    — Со Жругром ты за это время уже освободил бы Русь. Он знает Великую степь, а этот жругрит?

    Русомир глядит на тверской пожар — и видит, как из огня выплывает тот самый хрустальный шар с богиней Землёй; и наконец уразумел, что она говорит:
    — Верь тем, кто ближе ко мне, чем ты, — и сам станешь мне ближе.
    И покаялся:
    — Да, я виноват. Это всё за мои грехи. Не Орда должна измениться, а я сам.

    Русомир отвернулся от своего жругрита — и тот, оставшись без опоры, был наконец убит Жругром; почти столетнее двоевластие закончилось.
    Русомир признал правоту Жругра. И они перестали тащить князей каждый к себе, рвать их пополам, требуя сделать выбор — по-княжески жить или по-русски. Русомир признал, что князю положено действовать по обстановке, исходя из выгоды Руси, а не из традиций, — теперь это и по-княжески, и по-русски, так что изводиться не из-за чего.
    Потому и не случается больше такого, что старший в роду — враг Жругра. Отныне в московском роду правил всегда тот, кто в данное время старший, и ни разу не случалось, чтобы он явно не справлялся со своими обязанностями. Столь долго терзавшее Русь противоречие между законностью власти и её адекватностью исчерпано.

Один из верных признаков возобновившегося полёта на Жругре — прекращение войн из-за верховной власти над Русью. Почти столетие с момента вокняжения Калиты в московском княжеском роду вообще не было усобиц, только несколько небольших кратковременных конфликтов, разрешённых без кровопролития. Власть переходила из рук в руки строго по закону. Хотя монополия Москвы на верховную власть была достигнута вопреки праву, она утвердила законность в порядке престолонаследия, отсутствовавшую почти с самого Батыева нашествия. Вроде парадокс. Он выглядит ещё рельефнее, если вспомнить, что непосредственный предшественник Ивана Калиты на московском столе — Юрий Данилович — являл собой самое крайнее воплощение той предшествующей смутной эпохи, по части беззакония и аморальности превзойдя всех её деятелей. И вдруг сразу после него московский княжеский род становится образцовым с точки зрения традиционных княжеских идеалов.

С помощью Русомира Навна оседлала-таки четвёртого Жругра и начала на нём догонять улетевшую страшно далеко вперёд планету.

    С изменением народного идеала стал намного быстрее меняться и народ. Утверждалось понятие о земной жизни как всего лишь подготовке к жизни вечной, из чего вытекало, что смысл земной жизни вовсе не в том, чтобы в ней побольше наслаждаться и поменьше страдать, а в том, чтобы прожить её правильно. Причём тогдашняя обстановка вынуждала в представлении о правильной жизни делать акцент на лояльности русской верховной власти, а таковой признавалась только московская.
    Причём теперь под христианством стало определённо пониматься именно православие. В былые времена Русь, по большому счёту, стояла в стороне от церковного конфликта Рима с Константинополем, почти никак не отгораживалась от католиков, то есть воспринимала христианский мир как единый. Теперь православность стала всячески подчёркиваться. Отчасти потому, что углубление религиозности заставляло более серьёзно относиться к спорам о том, исходит ли Святой Дух также и от Сына, как и к другим разделяющим православных и католиков вопросам, — от этого же зависит спасение души. Но ещё более — потому, что различием вер подчёркивалось различие интересов, обозначались пределы того, что на практике подразумевалось под крещёным миром, своим миром. От Византии и прочих православных стран Русь была отделена чисто географически. От католического мира теперь уже всерьёз отделялась конфессионально. Таким образом, на деле получалось, что крещёный народ — это население Руси, поскольку католики — вроде как не настоящие христиане, а нерусские православные где-то далеко, какое-либо действенное сотрудничество с ними (скажем, военный союз) всё равно невозможно. Иначе говоря, на практике понятия Руси и христианского мира чуть не полностью сливались. Притом русский соборный мир, всё более проникаясь православием, сам на него активно влиял, на Руси шло обрусение самого православия — под ним всё более подразумевали именно русский его вариант (а нерусское православие вроде как не вполне настоящее). Пока оно усваивалось поверхностно, полуязыческий народ воспринимал его как вроде бы греческую веру. А теперь оно всё определённее рассматривалось как русская вера.
    А в таком случае и представление о рае сливалось с небесной Русью. И верность русской власти превращалась в одно из ключевых условий спасения души.

РУСЬ СВОЯ — И НЕ ОЧЕНЬ

И вот Навна летит на Жругре — но далеко не все её понимают. Ещё явственнее становится раскол между северо-востоком Руси, где Навна своя, и юго-западом, где её влияние гораздо слабее. Там её уговор со Жругром не находит одобрения, и тамошнее население постепенно вовсе отворачивается от самой династии Жругров. Жругру противопоставляют уже не жругритов, а вовсе нерусских уицраоров: пусть власть будет нерусская, лишь бы давала людям возможность жить по-русски. Но такая логика страшно искажает, урезает само понятие русского образа жизни. Русскость отрывается от русской власти, предполагается, что власть — явление вовсе нерусское и нечего русским к ней прикасаться. Рассуждая подобным образом, люди разрывают связь с Навной, поскольку отвергают её право летать на Жругре, пытаются лишить её смысла жизни. Получается, так сказать, конфессиональная русь, поскольку её самосознание связано, прежде всего, с православием — но не с православной, русской властью. Лишь бы самим сохранить православие, а государственность пусть будет какой угодно — вот какой идеей конфессиональная русь отгораживается от руси настоящей. Наглядный пример (относящийся к более поздней эпохе, что сути не меняет) из литературы — Тарас Бульба. Он привык к польской власти и жил бы под ней до гроба, не начни та покушаться на православную веру. Тарас — яркий образец как раз конфессионального русского человека, готового служить чужой власти при условии её веротерпимости, тогда как настоящие русские категорически не признают никакой власти, кроме русской.

Конфессиональная русь и сделала возможным невиданное усиление литовского уицраора Литвугра. Он сильно напоминал первого Жругра, так как тоже стремился объединить славян против установленной степняками власти. Но тот Жругр действительно достиг цели, потому что Яросвет вложил в него соответствующую тогдашней обстановке программу. А сейчас ситуация отличалась в корне. Даже если бы удалось как-то разгромить Орду, это только выпускало на волю степную хаоссу и открывало путь в Европу азиатским кочевникам. Если уничтожение Хазарского каганата в самом деле освободило славян, то разгром Орды только навредил бы — эпоха не та. Так что Литвугр — эпигон первого Жругра.
При всей своей видимой мощи Литвугр чувствовал себя не вполне уверенно. Углубление христианизации Руси очень усугубило его врождённый недостаток, заключавшийся в том, что изначально он опирался на язычников-литовцев, а стремился подчинить (и даже в значительной мере уже подчинил) православных славян. А обстоятельства настоятельно требовали принятия христианства. Но выбор в пользу православия в тех условиях неизбежно вёл к обрусению литовцев, что тех, само собой, не устраивало, так что он взорвал бы государство. Оставалось принять католичество, а это всего лишь другой, менее очевидный и более растянутый, но столь же верный способ самоубийства Литвугра, поскольку тот оказывался в безысходном разладе с православным большинством населения своей державы. Конфликт можно было до поры до времени сглаживать веротерпимостью, но нельзя преодолеть. Литвугр в тупике, разумный выход из которого в том, чтобы сосредоточиться на объединении родственных литовцам балтских племён, оставив славян в покое. Но Литвугр этого не видит и нацеливается на совсем иное: уничтожить живой пример православной власти, то есть Московскую Русь. Чтобы православной государственности как явления попросту не было (в Восточной Европе, по крайней мере; или вообще нигде, поскольку православные государства на юге уже трещали под натиском османов), чтобы православие считалось «хлопской верой», с государственностью несовместимой. Словом, Литвугр настроился убить Жругра как опаснейшего конкурента.

Для восточных славян получался выбор между верностью русской государственностью, не желавшей ввязываться в борьбу с Ордой, и попытками избавиться от Орды путём подчинения Литве или Польше.
С этим прямо связана развернувшаяся тогда борьба вокруг того, кто имеет право звать себя русью (русским народом), а свою землю — Русью (Русской землёй). Именно в ту эпоху данный вопрос запутался уже донельзя, так что даже изложить его суть непросто, слишком много разных значений приобрели слова Русь и русь. Но попробуем разобраться.

    Сложившееся за сотню лет до Батыя представление о Руси как только Среднем Поднепровье теперь сохраняется, видимо, разве что на самой этой территории. За её пределами мнения на этот счёт меняются — и дробятся. Изучение летописей и других тогдашних источников под таким углом зрения изрядно озадачивает.
    В северных (как низовских, так и новгородских) источниках видим, что теперь Русью в узком смысле начинает именоваться уже Низовская земля; что касается Новгорода, Пскова, Рязани, то по недостатку данных трудно сказать с уверенностью, насколько на них распространялось это название; скорее они рассматривались как русская периферия; ядро Руси в данном смысле — определённо Низовская земля. К примеру, если говорится «все князья русские», то имеются в виду именно низовские князья, а это в основном потомки Всеволода Большое Гнездо.
    А в галицко-волынской летописи налицо склонность называть Русью именно Галицко-Волынскую землю. Наконец, позднее подобное видим и у подчинившейся литовцам части восточных славян. Достаточно глянуть хотя бы Супрасльскую летопись (или ей родственные): там русью именуется население Смоленской и Полоцкой земель (пожалуй, с тенденцией распространить это название на всех православных Литовского государства). Эта русь в тех летописях чётко отделяется как от москвы, то есть жителей Низовской земли (это уже, естественно, после того, как там возвысилась Москва), так и от литвы — литовцев. А те, кого эти летописи именуют москвой, были склонны называть литвой не только этнических литовцев, но и всё население Литовского великого княжества вкупе.
    Таким образом, сложилось несколько устойчивых групп населения, каждая из которых претендовала называть себя — и только себя — русью, а свою — и только свою — землю Русью. Считая именно себя русью, каждая из этих групп тем самым провозглашала именно свой образ жизни истинно русским.

    Но в чём причина столь глубокого раскола? В отношении к русской государственности. К Жругру, иначе говоря. И к Навне — куда она без коня?
    Северная группа руси насмерть стояла за сохранение русской государственности. Пусть даже пока приходится платить дань Орде, но власть на Руси должна быть русская и вооружённые силы — русские, а где не так — там уже не Русь, и кто согласен жить под чужой властью, терпеть иноземную оккупацию — те нерусь.
    А остальные группы, пытавшиеся монополизировать имя руси и Руси, собственную государственность постепенно утратили. В галицко-волынской Руси это наиболее ясно: подчинившись Польше, она постепенно выродилась в Русское воеводство, которое поляки ещё несколько веков именовали Русью — своего рода пародия на Русь настоящую. Не столь очевидно с русью литовской. Она довольно долго будет отстаивать своё равноправие с литвой, а то и тщиться превратить литовское государство в русское, но в итоге тоже потерпит крах.

Хороший показатель того, где же в действительности находилась тогда Русь — состояние летописания. Контраст тут разительный. В той части Руси, которая признавала Навну и её Жругра, летописи велись во множестве городов, а на огромной территории, которая ранее подчинялась русской власти, а теперь вошла в состав Литвы и Польши, летописание, похоже, заглохло вообще. Там Галицко-Волынская летопись в одиночестве дотянула до конца XIII века — а потом пустота. Лишь в XV веке намечается возрождение летописания, да и то начинается оно с только что присоединённого к Литве Смоленска, который исторически скорее являлся частью Северной Руси. Причём сведения о прошлом там черпаются из новгородских летописей — то есть из привезённых с той же «жругровской» Руси. Вот это показывает, сколь глубоким был разрыв с русскими (государственными, во всяком случае) традициями в Западной Руси. Летописание — дело сложное, трудоёмкое и дорогостоящее; чтобы им заниматься, нужно сознание важности родной истории — как у самих летописцев и переписчиков, так и у тех, кто обеспечивал условия для их труда. Как видим, сознание это вполне сохранялось именно в той части Руси, которая, платя дань Орде, сохраняла свою государственность, — не в той, которая избавилась от Орды ценой замены русской государственности на чужую.

    И ещё два важных замечания насчёт тогдашнего использования имён Русь и русь.
    Во-первых, теперь становится обычным наименование русью всего населения (славянского православного, конечно) такой-то территории. Окончательно уходит в прошлое ситуация, когда князья с дружинами — русь, а подчинённое им население называется как-то иначе. Во-вторых, параллельно с вышеописанным разобщением сохранялась и традиция именовать Русью все восточнославянские земли. В совокупности то и другое вело к постепенному распространению названия русь вообще на всё восточное славянство. Вот этом смысле русью равно именовались и те, которые крепко держались за русскую государственность, и те, которые от неё отреклись. Но народ Навны — только те, кто признаёт Жругра; ведь только таким людям она может вполне довериться, а не тем, кто рад убить её коня.
    Поэтому в спорах о том, что такое Русь и что такое русь, русская богиня решительно придерживалась того мнения, которое преобладало в Северной Руси вообще и в Низовской земле особенно.
    А где Навна — там и настоящая Русь.

ВЕК СТЕПНОЙ ХАОССЫ

С 1359 года в Орде началась, по выражению летописца, великая замятня. Джучиор быстро слабеет, от него откалываются дети, грызущиеся с ним и друг с другом, наводящие хаос и в самой Орде, и вокруг неё. А настоящей хозяйкой Поля и его окрестностей становилась вырвавшаяся на волю степная хаосса. Уицраорам приходилось под неё подстраиваться, искать её поддержки друг против друга.

    С началом ордынской замятни совпало начало серьёзного кризиса в московском княжеском роду: в нём (большей частью из-за свирепствовавшей тогда «чёрной смерти») не осталось ни одного взрослого — только трое малолетних внуков Ивана Калиты. Старший — 9-летний Дмитрий Иванович. Если исходить из того, что верховная власть безоговорочно принадлежит московским князьям, то великим князем должен стать именно он. Но, разумеется, многие вспомнили, что московские князья присвоили себе монополию на великий стол не по закону, так что настал подходящий момент его у них отобрать.
    Тут вся стратегия четвёртого Жругра подверглась серьёзнейшему испытанию, поскольку вылезла наружу её очень сомнительная с точки зрения традиции суть, заключавшаяся в том, что правят те, кто может, а не те, кому положено по закону. Тогда как народ уже несколько веков был убеждён, что править должны те, кто родились князьями, а прочим нечего лезть на вершину власти, а не то будет смута. Пока угодные Жругру князья захватывали великий стол не по старшинству или вовсе не по отчине — ещё куда ни шло, всё-таки это князья, а не незнамо кто. И когда великий князь окружал себя не братьями и племянниками, а кем сочтёт нужным — тоже терпимо, всё-таки сам-то он — князь. А тут так вышло, что даже верховная власть надолго попала в руки людей некняжеского происхождения. Правда, формальный глава государства — князь Дмитрий, просто другие правят до его совершеннолетия. Но регентство — явление, обычное лишь при прямом престолонаследии, а на привыкшей к лествичным порядкам Руси оно выглядело очень странно — и потому подозрительно. Считалось само собой разумеющимся, что кто княжит — тот на самом деле правит. При лествичных порядках почти никогда не случалось, что старший в какой-то ветви княжеского рода — малолетний. А уж чтобы право на верховную власть над Русью оказалось у ребёнка — такое стряслось впервые.
    Но тут окончательно выяснилось, что московское боярство способно при необходимости управляться с верховной властью даже при малолетнем князе. Ставший опекуном Дмитрия митрополит Алексий (московский боярин родом) добился для своего князя великого стола. Получалась картина поистине символичная: митрополит с малолетним Дмитрием «на руках» — как русская церковь с самодержавием-младенцем.

А степная хаосса буйствовала всё сильнее. Поскольку никакой уицраор более не мог служить гарантом мира в этом регионе, Жругр волей-неволей начинал примерять на себя эту предначертанную ему Яросветом роль. Конечно, убеждался, что отнюдь не дорос. Ну и что? Другие претенденты не лучше, так что посмотрим ещё.

Пока, впрочем, гораздо больше приходилось думать просто о выживании Руси в этой заварухе. Куликовская битва — победа Жругра над степной хаоссой, оседлавшей мамаевского джучиорида. Потом она перекинулась к другому джучиориду, связанному с Тохтамышем, и с его помощью всё же сожгла Москву. И в дальнейшем никакому уицраору не удавалось сколь-нибудь надёжно обуздать хаоссу. Яросвет и Навна видели, что теперь она будет буйствовать, пока её не придавит Жругр — больше уже некому.